В свою очередь, 14 августа 1812 года М.Б.Барклай де Толли писал Александру I:
«По высочайшей Вашего Императорского Величества воле, атаман Войска Донского генерал от кавалерии Платов отправляется в Петербург. Расставшись с ним, как с одним из благороднейших помощников моих, я не могу умолчать перед Вами, Государь, о тех новых к славе и пользе Отечества подвигах, кои во все продолжение настоящей кампании являл он на каждом шагу. Его примерная храбрость, благоразумные распоряжения и отличное в военных делах искусство обеспечивали все движения наши, удерживая превосходящего силами неприятеля и тем успокаивали целые армии. Я не могу определить цены заслуг его, но приемлю смелость всеподданнейше донести, что они по всей истине достойны тех отличных воздаяний, коими от монарших Вашего Величества щедрот украшаются блестящие доблестями среди верных слуг Ваших и бесстрашных защитников Отечества».
В тот же день, 14 августа, М. Б. Барклай де Толли сообщил М. И. Платову о получении «высочайшего рескрипта», почти дословно повторил ему свой отзыв о нем царю и сверх того написал:
«Я, конечно, решился бы на принятие смелости убеждать Государя Императора о позволении остаться Вам здесь по-прежнему, но, зная важность цели, для коей Вы призываетесь, ограничиваюсь изложением перед Его Императорским Величеством в полной мере признательности моей к заслугам Вашим и ходатайством о достойном воздаянии оным. Уверенный в уважении всемилостивейшего монарха к представлениям моим, я смело предваряю Ваше Высокопревосходительство, что прибытие Ваше в столице встречено будет дарованием Вам того титула, коим отличаются заслуги и достоинства, подобные Вашим».
Так разрешился конфликт между М. И. Платовым и М. Б. Барклаем де Толли, разразившийся в нервозной обстановке всеобщего недовольства отступлением. Вряд ли в официальном документе и в частном письме можно было сказать лучше о заслугах атамана. Освобождение его от должности не имело никакого отношения к так называемому «беспорядочному командованию» им арьергардом, о чем писал в своих воспоминаниях А. П. Ермолов. Уступил он начальство П. П. Коновницыну в связи с делом, начавшимся значительно раньше и получившим теперь благополучное окончание.
Этот вывод подтверждается и процитированным выше рапортом Барклая де Толли Кутузову, только что вступившему в должность главнокомандующего, в котором нет ни слова упрека атаману за отвод войск, имеющих «нужду в отдохновении», к Семлеву. Напротив, говорится, что арьергард 15 августа вполне справился с поставленной перед ним задачей, отразив «все стремительные атаки неприятеля». Похоже, что военный министр сам не верил в возможность генерального сражения близ Вязьмы.
И все же после того, что военный министр писал императору 22 июля, его оценка Платова в письме от 14 августа представляется неожиданной. Выходит, он простил атаману и невыполнение приказа о срочном соединении казачьего корпуса с 1-й армией, и оскорбительную записку, если она каким-то неведомым нам путем попала ему на глаза, и ту бестактную выходку в присутствии генералов и сэра Роберта Вильсона?
Отвечая на этот вопрос, надо иметь в виду, что острота конфликта за минувшие три недели, конечно же, притупилась. Рассудок взял верх над чувствами. Опытный профессионал Барклай де Толли не мог не оценить достоинства Платова-полководца, его «новых к славе и пользе Отечества подвигов», «его примерную храбрость, благоразумные распоряжения и отличное в военных делах искусство», проявленные им в период с 9 по 14 августа при совершенно недостаточных силах.
«В подобных условиях, — полагал генерал-лейтенант Б. М. Колюбакин, — арьергард должен был состоять по меньшей мере из целой дивизии пехоты, не считая егерских полков, при пособии сильной артиллерии… и нескольких драгунских полков. Казачьи же полки не могли быть устойчивы против первоклассной французской пехоты, да еще на подобной закрытой и пересеченной местности».
И все-таки казаки и егеря выстояли. Это и оценил по заслугам командующий войсками Барклай де Толли.
Изменилось ли отношение Барклая де Толли к Платову-человеку? Думаю, нет оснований сомневаться в искренности «честного и благородного» военного министра. Ведь он имел возможность ограничиться официальным предписанием атаману — отправиться к «престолу для важного совещания о спасении общем», как и писал ему, и не расточать комплименты человеку, уязвившему его самолюбие. Но неприятный осадок от того столкновения, пожалуй, остался. Впрочем, об этом позднее.