Вполне убедительно мнение историка А. Н. Попова, написавшего более столетия назад: «Поездка Платова в Москву с той целью, чтобы сделать распоряжения о донском ополчении, показывает, что князь Кутузов желал сохранить оное в глубокой тайне». Замечу, что эта тайна вполне вписывается в сферу последующих «хитростей» фельдмаршала. Эта секретность и породила представление о том, что ополчение на Дону формировалось по инициативе «снизу». На деле инициаторами его по праву следует признать М. И. Платова и М. И. Кутузова — в равной мере.
В заключение приведу одно любопытное свидетельство весьма осведомленного современника, каким был Сергей Николаевич Глинка, «тогдашний историограф Дона», связанный личной дружбой с Матвеем Ивановичем Платовым. Вот о чем поведал он в своих «Записках о 1812 годе»:
«Коленкур и себя, и властелина своего обманывал, когда говорил, что будто бы война турецкая истощила Войско Донское и будто бы Дон опустел и обессилел. Кутузов и Платов знали об этой молве и разыгрывали притворную ссору…»
«Громкая весть» об этой ссоре разнеслась по Москве в тот день, когда донской атаман прискакал на дачу к графу Ф. В. Ростопчину. Может, сам Матвей Иванович и распространил ее по заданию главнокомандующего. Во всяком случае, свидетельство С. Н. Глинки подтверждается целым радом обстоятельств, не выпадающих из логики последующих событий.
«Ныне много у нас таких, которые любят заниматься донскими историями». Специально для них: версию С. Н. Глинки принимаю лишь как гипотезу, позволяющую поразмышлять над некоторыми эпизодами из боевой биографии М. И. Платова.
Думаю, главной целью поездки Платова со свитой в Москву и было распространение слухов о ссоре атамана с главнокомандующим, чтобы отвлечь внимание неприятеля от Донского ополчения. Весть об этом достигла Петербурга, а еще позднее долетела до Наполеона. Но об этом речь еще впереди…
Вечером 23 августа Платов отправился в армию. Провожал его Глинка. Остановились на Поклонной горе. Кипело в бокалах донское искристое вино. Лил дождь. Атаман был без фуражки.
— Матвей Иванович, дождь холодный, — сказал Глинка.
— Такие ли бури шумели над моей головой, Сергей Николаевич! Поговорим еще. Сердце у меня притомилось, а сердце вещун. Может, видимся в последний раз… Будет Дон счастлив и без меня. Знаю, что и там не все меня жалуют. Я давно служу, многое видел, а Бог знает, каково пробиваться и за себя, и за других. Жизнь — бедовое дело. Завидуют блеску, а что под ним?
Помолчав, Платов добавил:
— Сергей Николаевич, в Москве много бедняков, пишите о них, буду помогать. Но чтобы ведали про то только я и вы… Прощайте.
И покатил.
Вечером 25 августа Платов вернулся в армию и на следующий день принял участие в знаменитом Бородинском сражении. Но об этом через несколько страниц: армия еще не дошла до поля русской славы. Последуем за ней в арьергарде с казаками.
Накануне
11 августа 1812 года северная столица, обеспокоенная двухмесячным отступлением западных армий, провожала Кутузова спасать Россию. Среди провожающих был любимый племянник полководца, который спросил его:
— Неужели вы, дядюшка, надеетесь разбить Наполеона?
— Разбить? Нет, не надеюсь разбить! А обмануть — надеюсь!
Из этих слов не следует вывод о том, что новый главнокомандующий заранее отказывался от активного военного противоборства с Наполеоном. Но стремление перехитрить опасного противника отличает все его действия от вступления в должность до изгнания французов из России. И в осуществлении этой тактики заметную роль Кутузов отводил донским казакам и их атаману Платову.
Скорая русская тройка лишь через неделю докатила Михаила Илларионовича до Царево-Займища, где обвиняемый во всех смертных грехах осторожный Барклай де Толли решил наконец дать Наполеону генеральное сражение. Приветствуя войска почетного караула, старый полководец нарочито бодро и не по возрасту зычно сказал:
— Ну как можно отступать с этакими молодцами! Этого было достаточно, чтобы по армии мгновенно разнеслось: «Приехал Кутузов бить французов». Солдаты и офицеры любили старого полководца и верили в него. Он, последний из «стаи славных екатерининских орлов», принял командование, когда ему исполнилось 67 лет.
Осмотрев избранную Барклаем де Толли позицию и взвесив шансы, Кутузов приказал отступать. Уповая на помощь Всевышнего и храбрость русских войск, он вместе с тем настойчиво требовал пополнений, без чего считал невозможным «отдаться на произвол сражения». А резервы надеялся получить по прибытии основных сил к Можайску.