— Ах, шельмец! — не удержался Матвей Иванович. Уже сочинил. Вот я тебя!..
И, пряча улыбку, погрозил Митьке плетью.
ГОЛУБАЯ ПАПКА
В сумерках ноябрьского вечера громоздкая карета Наполеона в сопровождении колясок и верховой охраны добралась наконец до небольшого селения. Половина крестьянских изб была сожжена, оставшиеся стояли без крыш. Даже стропила снесли на топливо. Солома пошла на корм и подстилку лошадям.
Разграбленным оказался и единственный в деревне дом помещика, предназначенный для императора и его свиты. В доме не нашлось ни одной достойной комнаты, в которой мог бы разместиться Наполеон.
А между тем мороз усилился, дым из трубы уходил столбом в небо, что предвещало дальнейшее похолодание.
Нашли комнату с сохранившейся печью, однако ни одной рамы в окнах не было. Тогда их забили досками, затянули попонами, в щели затолкали пучки соломы.
Выстуженное помещение долго не нагревалось, и Наполеон молча вышагивал по комнате. Под его грузным телом тоскливо поскрипывали половицы.
— Что с обозом, Бертье? — спросил он вошедшего начальника штаба.
— Русские разграбили обоз. К счастью, забрали немного.
— А наши документы? Я имею в виду государственные бумаги, особенно по ведомству Дарю.
Уверенный в том, что в России придётся вести переговоры с Александром и заключать новый, более выгодный, чем подписанный пять лет назад в Тильзите, мир, Наполеон приказал государственному секретарю Дарю иметь при себе необходимые документы. И теперь в обозе, в опечатанном сундуке, находилось несколько бумаг исключительной важности.
— Об этом лучше спросить самого Дарю, — уклончиво ответил начальник штаба.
— Дело в том, что Дарю проявляет чрезмерное за них беспокойство, — продолжал Наполеон. — Он опасается, как бы они не попали в руки неприятелю. И вот уже какой день настаивает на их уничтожении. Позволительно ли это сделать?
— О, мой император! Этот вопрос лучше решить с самим Дарю. Не ровен час… — Бертье не стал высказывать своего опасения о возможности набега казаков на императорский обоз, следовавший в полумиле от их охраны.
Наполеон помолчал, раздумывая. Потом сказал:
— Надо заранее приготовиться на случай, если казаки снова вздумают напасть на нас.
— Их нападение возможно каждую минуту…
— Пусть Дарю поступает так, как находит нужным. — Уткнув лицо в мех воротника, Наполеон замолк. Потом, после паузы, продолжал: — Я буду лучше до конца кампании есть руками, чем оставлю русским хоть одну вилку с моей монограммой. И ещё, Бертье, нужно проверить в хорошем ли состоянии наше оружие. Возможно, придётся пустить его в дело.
Когда Дарю явился, Наполеон спросил о документах канцелярии. Тот ответил:
— Казаки их разбросали. Однако же, к счастью, почти всё цело. Чемодан с картами исчез да ещё кое-что.
— И это всё?
— Кажется… Я опять осмелюсь просить вашего разрешения сжечь документы.
— Хорошо, Дарю, можете предать огню бумаги канцелярии. И делайте это скорей.
Наполеон лежал с открытыми глазами. Он с чувством страха и смятения вспомнил, как сегодня чуть не попал в руки казаков. И ещё вспомнил, как у Городни — небольшом местечке по пути из Боровска к Малоярославцу — их атаковали из лесу опять же казаки. Поднялся невообразимый переполох. А он, Наполеон, принял происходящее за неуместную суету, вызванную трусами и паникёрами. Когда же один из нападавших всадников на полном ходу проскочил мимо и ткнул пикой лошадь генерала свиты, а тот рухнул вместе с конём, только тогда Наполеон понял, какой подвергается опасности.
«Что за страна! — думал он. — Скорей бежать! Бежать!» Эта мысль всё более и более овладевала им. Да, конечно, нужно бежать. Покинуть тайком армию и уехать подальше от опасности.
Утром он встал с твёрдой решимостью поступить так, как надумал ночью. И чем скорее он это сделает, тем будет лучше.
Казака Степкова, когда он достиг французского обоза на дороге, привлёк обитый железом ящик. Среди прочей поклажи, что находилось в фуре, ящик выделялся и размерами и видом. Крышка закрыта на два замка, на шёлковом шнуре — сургучная печать.
«Не иначе как в нём что-то секретное», — подумал казак и сбросил с фуры ящик. Ударом пики он в два приёма сбил замок, рванул шнур с печатью.
Ровными рядами лежали переплетённые в кожу книги. Сверху голубая папка. На ней золотое тиснение, в замысловатом сплетении линий выделяются две буквы: «N» и «А». В папке пергаментные листы, чернильной вязью выведены строчки. Перелистал казак пергамент, ничего не понял. В конце висели на ленточках две сургучные печати.