В ответ послышались голоса одобрения. Маршалы знали Талейрана. Впрочем, имя хромоногого старика было известно всей Европе. Он являлся тенью императора в международных делах. Ещё только когда генерал Бонапарт делал первые шаги по пути к власти, Талейран никогда не изменявшим ему чутьём понял, что за этим молодым генералом будущее. И стал ему верным слугой. Он был его главным советником по делам иностранной политики. Когда возникала трудность в переговорах между государствами, направлялся Талейран.
Проницательным умом, даром предвидения, изощрённостью речей он ловко запутывал противников, уводил в словесной баталии от главного, обезоруживал и добивался нужного.
Мерилом его поступков были деньги. Посредством их, да ещё женщин (а их у него было превеликое множество), он добился влияния, богатства, власти. Он предавал и продавал всех. Не делать этого он не мог. Ему нельзя было верить, даже если он клялся Богом и матерью. А если говорил правду, то знавшие этого человека ему не верили.
Когда Наполеон был в зените славы, Талейран вошёл в тайное сношение с русским императором Александром, а затем и с австрийским министром Меттернихом. Получая немалые суммы, он сообщал им о происходящих во Франции делах, о планах Наполеона.
Прозорливый Наполеон знал о его грязных делах, предательствах, но держал на высоком посту, принимал, выслушивал, понимая, насколько Талейран ему нужен.
— Пригласите Тайран, — сказал Наполеон дежурному генералу. Наполеон называл своего министра именно так: Тайран.
Талейран, к полной неожиданности всех, тотчас вошёл в кабинет, словно ждал у двери вызова. Припадая на ногу и опираясь на трость, приблизился к императору, чопорно отвесил поклон и, не ожидая приглашения, опустился в кресло.
— Вы, как всегда, кстати, князь Тайран. У меня к вам важное дело.
— Весь внимание, мой император, — ответил тот с каменным лицом, опершись подбородком о рукоять трости. Казалось, он уже знал, в чём состоит дело.
— Тайран, вам предстоит трудное, но необходимое для Франции дела, — повторил Наполеон, сверля взглядом шестидесятилетнего дипломата. — Нужно вступить в переговоры с Россией, Пруссией и Австрией. Попробовать выиграть время. Надеюсь, вы понимаете?
— На это, мой император, я согласие не дам, — ответил Талейран.
— То есть как? — уставился на него Наполеон.
В кабинете воцарилась мёртвая тишина. Такого ещё не было, чтоб подданный осмелился возразить, да ещё в присутствии важных сановников.
— Князь, — с металлом в голосе проговорил Наполеон, — я ещё раз повторяю: вам надо вступить в переговоры.
Он побледнел, в глазах вспыхнул огонь.
Талейран, опираясь на трость, поднялся с кресла. Проницательный дипломат знал, что дни Наполеона сочтены, что через месяц-другой его властелин уйдёт в историю.
— Нет, мой император, на это согласия я не даю, — повторил он ещё раз.
— Вы вор, мерзавец, бесчестный человек! — Теряя самообладание, Наполеон поднял кулаки. — Вы всех обманывали, всех предавали, для вас нет ничего святого, вы бы продали родного отца! Я вас осыпал благодеяниями, а вы — против меня! Вы заслужили, чтобы я разбил вас, как стекло! Это в моей власти, но я презираю вас! Почему я вас ещё не повесил на решётке Карусельной площади? Но есть, есть ещё для этого время! Вы — грязь в шёлковых чулках! Грязь! Во-он! Я не желаю вас видеть!
Невозмутимо постукивая тростью, Талейран молча проследовал к двери. Все проводили его настороженными взглядами.
Наполеон негромким голосом произнёс: — До встречи в армии, господа маршалы. Вы свободны…
Император решил выехать в армию в ночь на 25 января. Простившись с Марией-Луизой — второй своей женой, — он направился в детскую комнату.
Осторожно ступая, приблизился к кроватке. Подложив под щёку ладонь, мальчик безмятежно спал. Пушистились на голове волосы, пухлые губы тронула лёгкая улыбка.
Это был его сын, единственный, дороже которого никого на свете не было. Ему Наполеон унаследовал всё, что завоевал он человеческой кровью и тысячами жизней: престол, богатство, власть над Францией и покорёнными странами Европы. Сын — продолжатель его дела, если сам он, Наполеон, не вернётся с поля боя.
Вещи уже в экипаже, прислуга, охрана ждут его, бьют копытами застоявшиеся лошади. Но он, стоя у спящего сына, обо всём забыл, будучи во власти печальных дум.
О чём он думал в эту минуту? Может, о том, как четыре года назад, огорчённый, что любимая им Жозефина не могла принести наследника и он расстался с ней? А может, о том, как сочетался с дочерью австрийского императора девятнадцатилетней Марией-Луизой? А может, об ожидаемой его самого участи?