— Он там… На бриге…
Люди бросились назад.
Внешность Платова, его воинственный вид, позванивающие ордена и медали во всю грудь произвели сильное впечатление. Изумление вызвало бриллиантовое перо на папахе, ещё больше — усыпанная каменьями сабля — награда Екатерины за Персидский поход.
Задолго до приезда портреты казаков, выполненные английскими художниками, выставляли на всеобщее обозрение. О лихих донцах слагали рассказы, пели песни. И вот они тут, в Англии, перед глазами многотысячной толпы.
Гостей ожидали два дня, и всё это время на дороге из Дувра в Лондон люди дежурили, чтобы не прозевать проезда эскорта. Предприимчивые дельцы ставили у дороги кабриолеты и в них за немалую цену продавали места.
Прибывших разместили в лучших лондонских дворцах и гостиницах. Несмотря на охрану, к ним ухитрялись проникать посетители, приглашали к себе в дом, на балы, банкеты.
В честь гостей в театрах шли представления, и владельцы наперебой упрашивали непременно присутствовать на постановках. Когда Платов появлялся, весь зал стоя приветствовал его криками восторга и аплодисментами. Были дни, когда он за вечер бывал на двух, а то и на трёх представлениях. «Легче на поле боя, чем быть в плену восторженных поклонников и особливо поклонниц», — шутя говорил Матвей Иванович.
В Троицын день, а было это 29 мая, гостей пригласили на традиционные скачки в небольшой городок Аскот, известный своим ипподромом. В этот день съезжались любители скачек со всей Англии.
Ровно в 12 часов появился принц-регент с высокими гостями: Александром, его сестрой, королём Пруссии. Загремела музыка оркестров, застыли гвардейцы в необыкновенной форме: шорты до колен, гетры, надвинутые на брови меховые шапки.
Всё внимание многотысячной толпы было устремлено на ложу с высокими особами.
Но странное дело! Там отсутствуют те, кого люди надеялись здесь видеть. Нет Платова и нет прусского генерала Блюхера, прославившегося в последних боях.
— Платова! Блюхера! — скандировала толпа. — Платова!
Первым прикатил в коляске Блюхер. Его доставили в ложу на руках. Потом прибыл и Платов.
Очевидец тех событий русский художник Павел Свиньин так описал появление казачьего атамана: «Платова, который ехал верхом, так стеснили, что не мог он ни шагу подвинуться ни в одну сторону. Всякий хватал его за руку и почитал себя счастливым человеком, когда удавалось пожать её. Часто пять человек держались за него, каждый за палец и передавали оный по очереди знакомым и приятелям своим. Весьма хорошо одетые женщины отрезали по волоску из хвоста графской лошади и завёртывали тщательно сию драгоценность в бумажку. Одним словом, несмотря на пышность и достоинство скачки, для коей нарочно приготовлены были в сей раз лучшие скакуны, несмотря на страсть англичан к сей национальной забаве — никто не обращал внимания на неё… уста всех повторяли: «Платов!»
Матвей Иванович не успел дойти к своему месту, как послышалась песня. Её начали стоящие поблизости люди, но с каждой минутой к ней прибавлялись всё новые и новые голоса, и она уже звучала гимном.
Матвей Иванович стоял, не понимая слов английской песни, но догадывался, что поют о нём и его донцах, о подвигах, о которых так много здесь писали.
Устроители скачек оценивающе поглядывали на рослого платовского жеребца. Один из них предложил выставить его в забег.
— Так ведь он же не подготовлен! — запротестовал было хозяин, но сговорчиво махнул рукой. — Ладно уж! Только посажу казака. Вашего жокея мой Леонид не примет.
В заезде участвовали десять скакунов, одиннадцатым был дончак, взращённый на атаманском заводе.
Узнав об этом, публика заволновалась, в тотализаторе возникла неразбериха: новый конь спутал все карты. Изумился и принц-регент, когда узнал, что конь — спутник атамана в его походах и сражениях. Боевой конь — и в скачках? Такого ещё не бывало.
Дончак не подвёл: разделил второе-третье место.
— Он не уступает лучшим нашим скакунам! Я прикажу нарисовать его, — сказал принц-регент. — И картину повешу в своём дворце.
— Зачем же рисовать? В знак уважения я дарю вам этого коня, — расщедрился Матвей Иванович.