Пятнадцатый век – понятно… и логично, о чем разговор? Просто немного невероятно… так, слегка.
Незнакомцев мужичок встретил без страха. Придержав коня, поклонился в седле:
– Здравы будьте, добрые люди.
– И ты, человеце, здоров будь. С Белеозера?
– Не, с починка еду. Сына старшого навещал. Язм Микол Белобок, своеземец, может, слыхали?
– Не, – Борисычи, переглянувшись, пожали плечами. – Не слыхивали. А до Белеозера долго ль еще?
– Да недолго, дня три. Вы, смотрю, приказчики, гости?
– Они самые и есть.
– С каких земель?
– Устюжане.
– Добрый городок. Слыхал.
– Ты, мил человек, скажи – нам тут дальше заночевать есть где?
Своеземец Микол неожиданно задумался, даже сдвинул на затылок шапку:
– Было бы где – да. В Почугееве, село такое тут, большое, в пять домов, там и постоялый двор… Токмо он занят, да и избы все – обоз перед вами идет с Ярославля. Гости ярославские чего бают – страсть! Будто Едигей-царь, с Москвы выкуп забрав, все земли полонит, жжет, грабит. Стон по всей Руси-матушке стоит от ратей его безбожных… Правда ль? Жжет?
– Да, лютует царь ордынский, – с видом знатока покивал Иван Тугой Лук. – Все потому, пока в Орде замятня была, Москва им дань не платила – а и кому было платить? Сегодня один царь, завтра – другой, послезавтра, прости, Господи, третий. Кому, спрашиваю, платить-то?
– Инда так, так, – согласился Микол. – Ну, поеду, пора уж. А вам присоветую еще до села на постой встать. Тут скоро деревенька будет, в три избы, как раз напротив острова, так вы в крайние ворота стучите да Голубеева Игната спросите – он вас на ночь и приютит. Мужик хороший, возьмет недорого – всего-то денгу. Есть у вас деньги-то?
Иван Борисович надменно хохотнул:
– Денгу заплатим. Благодарствую, мил человек, за совет да за помощь.
– И вам пути доброго.
– Интересно, – проводив его взглядом, негромко протянул Вожников. – А этот чего же на нас не бросился, ватагу свою не собрал? Подстерегли бы, да…
– Ой, дурень, дурень! – от души расхохотался Антип.
Егор даже обиделся:
– Чего сразу дурень-то? Те вон, парни, в лесу – ведь напали бы, сам говорил.
– Так то – людишки лесные, дичь! Для них каждый чужак – враг, а для местных, наоборот – деньги. Тут ведь торговый путь! А ну-ка поди, побезобразничай – враз огребешь от здешнего князя. Да и людно тут, эвон. – Антип показал рукой. – Не та ли деревня? Вон и остров напротив как раз. Нам в крайнюю избу, туда… Голубеева Игната спросить.
Вожников уже ничему не удивлялся – еще бы! – ни массивному, высотой в полтора человеческих роста, тыну из заостренных бревен, ни сколоченным из дуба воротам, кои, заскрипев, отворились, едва только Антип назвал Игната, ни бросившихся было на гостей огромным цепным псам.
– А ну, цыть! – прикрикнул на собак неприметный, среднего роста, мужчина, на вид лет пятидесяти, но еще крепкий, с седоватой бородкой и темными глубоко посаженными глазами. – Ну, я Игнат. Вы насчет ночлега? Ярославские гости-купцы?
– Не, ярославские дальше проехали, а мы – с Устюжны, – пригладив бороду, Иван Борисович протянул на ладони денгу. – На вот, Игнате, бери.
– Возьму, что ж, – недоверчиво попробовав монетку на зуб, хозяин, как видно, остался доволен. – Что без товара-то? Одни лыжи.
– Обоз-то давно уже в Белеозере.
– Поня-а-атно, – усмехнулся Игнат. – По зимней дорожке пойти не решились, летней дожидаетесь.
– То так.
– Не вы одни тако. Ладно, в людскую горницу проходите, располагайтеся, потом челядина пошлю – позвать поснидать. Эй, Федько! Федько, да где тебя собаки носят-то?
На зов прибежал парнишка лет пятнадцати, смуглый, худой, с копной темно-русых волос и давно не мытыми руками. Все, как положено – штаны с прорехами, заплатки на локтях, сношенные лапти. Живая картина из пьесы «Богач и бедняк». Игнат тут, выходит, за кулака, а Федька – работник, батрак, значит. Хотя, конечно, более правильно другое: Федька – это челядин либо обельный холоп – бесправный раб попросту.
– Язм, господине, токмо и собирался… у-у-у…
Получив от хозяина увесистого «леща», паренек скривился от боли и низко поклонился:
– На зов явился… вот он я.
– Вижу, что ты, хвост собачий! Гостей в горницу проводи!
Никаких признаков цивилизации Вожников ни во дворе, ни в избе не обнаружил, да и не искал уже. В бревенчатой избе, рубленной в обло с покрытой сосновой дранкой крышей, оказалось ничего себе: тепло и даже как-то уютно – закопченные иконы в углу да топившаяся по-черному печь, дым из которой, скапливаясь под стропилами, выходил в деревянную трубу – дымник. Старина, чего уж! Все сработано на совесть – без единого гвоздя, с дощатым, выскобленным добела полом и тремя волоковыми оконцами, вырубленными в смежных бревнах и закрывавшимися – «заволакивавшимися» – досками, естественно, тесаными, не пилеными.