Хрясь!
Кто-то из новобранцев, стоя сбоку и увидев оружие, направленное на, как он посчитал, защитника горской чести, выхватил свой кукри и резким ударом перерубил древко командирского «гарпуна». «Сержант» потерял дар речи и, пошатываясь словно пьяный, закрутил в руках обломок.
— Это же был мой спонтон! — вырвался из его уст горестный возглас.
Гуркхи покатились от хохота. Вот натурально — многие так смеялись, что попадали на землю от смеха. Не было мне печали! Но концерт с англичанином нужно как-то заканчивать.
— Паша! — окликнул я Зарубаева, самого сметливого из урус-сардаров, с кем еще в Хиве через подземный ход шли в неизвестность. — Товарищ не понял, требуется дополнительная порция отеческого внушения! Но без членовредительства!
Павло-Хамза хохотнул на «товарища» и деловито отозвался:
— Сей секунд, вашбродь!
Англичанин пялил на нас свои зенки, словно решил выиграть конкурс по пучеглазию — любят бритты всякие соревнования, этого у них не отнимешь.
— Вы кто такие??? — сдавленно прохрипел он.
— We are Russians! — радостно просветил его, чуть не брякнув: «мальчик, водочки, нам принеси».
— Ааааа… — заверещал «сержант» не то от избытка чувств, не от того, что ему стало больно — очень больно, ибо Паша приступил к воспитательному процессу.
— Ты! — поманил я пальцем гуркха, так ловко располовиневшего спонтон нагла.
Рекрут набычился, необоснованно предчувствуя неприятности.
На мое счастье, махараджа выделил мне переводчика — трясущегося от страха пухляша с очень темной кожей, откликавшегося на имя Курух.
— Толмач, скажи храброму воину, что я назначаю его командиром… эээ… роты?… отряда?… Короче, назначаю командиром. Пусть идет сюда — совет держать будем.
Маленький горец несмело (!) приблизился, сообщил мне, что его зовут Рана (как по мне, не лучшее имя для бойца), получил от меня серебряную монету, тут же растаял, и пошла наконец-то нормальная работа по налаживанию связей с туземным воинским контингентом. «Контингент», кстати, пребывал на грани косоглазия, пытаясь одновременно присматривать за воспитанием нагла и не упустить нюансов наших переговоров.
— Скажи-ка мне, Рана, вы хотите поразить махараджу Ранджита своими воинскими навыками?
— Очень хотим, сердар-сахиб! Нам обещали пять рупий в месяц — дураком надо быть, чтобы упустить такие деньжищи!
Я пока слабо соображал местные финансовые расклады, но даже мне было понятно, что речь шла о копейках — мне-то было обещано столько, что можно три с половиной года за эти деньги оплачивать услуги наемников-горцев. Но вида я не подал и продолжил расспросы.
— Вы готовы подчиняться моим приказам и делать все, что я скажу?
— Готовы так, как ты не можешь себе представить, сердар-сахиб, но есть три условия.
Я поощрительно улыбнулся.
Рана, простая душа, просиял и тут же начал рассказывать:
— Нельзя на нас поднимать руку и оскорблять. Нельзя трогать голову. И нельзя нас… смешить!
Это было неожиданно и… забавно? Неужели смешливость, как национальная черта, может побороть воинственность?
— Напрасно, руси-сахиб, вы удивляетесь, — шепнул мне Курух. — Инглез-сарджан вопил из-за того, что гуркхи увидели, как верблюд залез на верблюдицу, и отчего-то горцев это так рассмешило, что они полностью вышли из повиновения.
— Да? Значит, будем обходить кругами места случек верблюдов! — рассмеялся я.
Рана уже смотрел на меня влюбленными глазами после перевода моих слов Курухом.
— Ступин! Иван Григорьевич! — приступил я к выполнению командирских обязанностей. — Вот тебе Рана, толковый парень! Вот тебе Курух-драгоман! Приказываю! Разбить всю эту банду на пять рот примерно по сотне человек в каждой. Роты поделить на отделения по двадцать человек. В каждую назначить командиров. Ну а далее ты сам знаешь…
— Эээ… — растерялся старый урус-сардар.
— Не «эээ», — передразнил я, — а рекрутская школа!
— Вашбродь! — заменжевался Ступин. — Нас же, когда были рекрутами молодыми, лупцевали как сидорову козу!
— Григорич! Оглянись вокруг! Что видишь? Живут в мечети вместо казармы, у каждого за поясом нож, которым голову можно волу срубить. Давай как-нибудь дипломатично, лаской… Если нарушают устав — штрафуй. Вычтем из оплаты. Для них это будет смерти подобно. А я пойду с англичанином потолкую. Сдается мне, он засланный казачок!
Как оказалось, ошибся. Стрелок Блант из 33-го полка оказался натуральным перебежчиком, о чем он мне сообщил, испуская последнее дыхание. Ну, перестарался я — с кем не бывает!