Чернорожие… Прилепилось с Куруха-толмача — на самом деле, гуркхи были скорее желтолицыми, а про сикхов я вообще молчу. Иконописные лики этих парней Ранджита, если бы не бешенные глаза и темные-темные лики, напоминали скорее греческие профили. Порой они из-за своих длинных прямых носов казались мне потомками армии Александра Македонского…
Что же касается практического применения гуркхов, это был, что называется, камень преткновения. Ранджит хотел видеть в них образец, эталон. Мне же было понятно, что это лучшие егерские части, которые только можно вообразить. Гуркхи неожиданно оказались отличными стрелками. Из того дерьма, что называлось здесь ружьями. Но! Не знаю откуда, но махарадже занесли мусор в голову — в сражениях побеждают линейные батальоны. Вот вынь ему да положь идеальный строй! Из гуркхов⁈
Мы спорили с ним до посинения, я видел нечто другое, чем он себе вообразил из странных, но правдивых рассказов о глупейших боях в Европе — зачем нужно сближаться на сто шагов и пулять-пулять-пулять? Пока кто-то не дрогнет. Я доказывал с пеной у рта, что можно бить врага на дистанции.
— Рус-Пьётр, — прервал меня Ранджит в разгар восхищавшего его парада и очередного нашего спора, — армия твоего атамана Платова стоит перед рекой Инд.
(1) Палтан — батальон, кампу — полк в сикхской армии.
(2) Британцы, а в нашем случае Петр, не отделяли гархвалов и кумаонов, жителей предгорий Гималаев, от непальских гуркхов, скопом записывая всех их в «гуркхи».
(3) Дезертиры из королевской армии первым делом отрывали от своего мундира высокий кожаный воротник, безжалостно натиравший шею — это был своего рода отличительный знак. Короткая пика с вилкой-трезубцем — это спонтон, отличительный знак сержанта с 1792 г., который пришел на смену алебарде. Использовался для выравнивания строя — как оружие был мало эффективен, хотя им и вооружали офицеров до 1786 года.
(4) Известный в профессиональных армиях второй половины XVIII — первой половины XIX способ перезарядки ружей. Вместо того, чтобы прибивать пулю шомполом, солдаты, сыпанув пороха в дуло и сунув туда патрон, били прикладом о землю, и пуля соскальзывала в положенное место.
(вот такие предки были у знаменитых на весь мир бойцов-гуркхов)
Глава 4
Я сидел в своей комнате в лахорском дворце и задумчиво крутил в руках причудливо изогнутый нож-кирпан, доставшийся мне как трофей в Куня-Ургенч. Играл его цепочкой и думал, что же мне с ним делать. Два дня назад показал его Куруху-толмачу, надеясь на подсказку, как найти семью, которой мог бы принадлежать этот священный для сикхов предмет. Пухляш лишь развел руками — кирпанами называли практически любое оружие, висевшее на боку правильного сикха. Обычно в этом качестве выступал тальвар — серьезного размера меч, а не та скромная железяка, которой я владел по праву победителя.
«Ну и что я мучаюсь? — рассердился я на себя. — Опасаюсь, что мне кто-то предъявит претензию? Да пошло оно все!»
Ничтоже сумняшеся, я прицепил кирпан к своему поясу за цепочку, скосил глаза, чтобы оценить, как смотрится, и вышел из комнаты, направляясь в гости к Сингху. Махараджа заметил мое новое украшение, но замечания мне не сделал. По-моему, в его взгляде даже просквозило одобрение: кирпан не делал из меня сикха, но мог намекать на нашу дружбу.
Петербург, маскарад в Дворянском собрании, 24 октября 1801 года.
Холодная питерская осень одна тысяча восемьсот первого года в столице началась с небольшого наводнения. Вода поднялась на метр выше привычной отметки, и все увидели в этом дурное предзнаменование.
Александр стремился к переменам, к обновлению, к искоренению ошибок, допущенных в прежнее, тягостное время. Ему представлялось, что с его воцарением начнется новая эпоха, пронизанная светом разума и гуманности, свободой и процветанием. Но прежде всего он жаждал покоя, а не буйства природы и людских пересудов. Покоя в душе, раздираемой тяжестью последних дней правления отца, и покоя в империи, уставшей от постоянных потрясений.
Сегодняшний маскарад в Дворянском собрании должен был стать символом этого нового начала, легкости, изящества, непринужденности, столь отличных от мрачной, прусской чопорности ушедшей эпохи. Александр, облачившийся в скромный, но элегантный домино из синего бархата и простую черную полумаску, прошел через вереницу парадных залов. Он двигался легко, почти незаметно, словно желая раствориться в толпе, ощутить пульс столицы, к которому был пока непривычен. Вокруг него все клубилось, шуршало, смеялось, переливалось. Все упорно делали вид, что его не узнают.