В задымленных переулках хватало голых растерзанных женщин — очевидных жертв надругательства, растерявших вместе с яркими одеждами свою природную грацию. Согбенные спины с выпирающими позвонками, растрепанные как воронье гнездо черные волосы, остекленевший взгляд, тела в ссадинах и кровоподтеках — в этом не было ни капли эротизма, лишь одна жестокая реальность изнанки войны. Как и встречавшиеся нам туши тощих коров, преграждавших порой улицу — с неестественно вытянутыми вперед шеями и перерезанным горлом. Священные животные, их в обычное время никто и пальцем не трогал.
— Может, шулюм наконец сварим из говяд? — нервно рассмеялся кто-то за моей спиной.
На него сердито заворчали и затихли. Мы продолжили свой путь в полном молчании.
Белый город встретил нас не чистотой и порядком, а улицами с разбросанными тут и там ценными вещами и даже трупами в лужах крови. Не только городская стража, но и отряды небольших частных армий пытались сопротивляться. В бании собрались люди не просто богатые, но и решительные, способные за себя постоять или заплатить за свою охрану. Не умей они этого делать, не стали бы бабусами. Но сегодня решительность их не спасла, наемники не смогли дать должный отпор — слишком неравными были силы. Афганцы без долгого рассусоливания покрошили всех сопротивлявшихся. Еще звучали выстрелы и воинственные крики, а они уже приступили к обстоятельному грабежу. Рискнуть остановить их? С тем же успехом можно попытаться повернуть вспять цунами.
У меня складывалось стойкое впечатление, что для Белого города нашествие рохиллов и салангов оказалось неожиданностью. Нетрудно впасть в ошибку, когда привыкаешь считать себя пупом земли. То ли бабусы уверовали в свою неуязвимость — в ложное ощущение защищенности, которое дают большие деньги. То ли они не успели осуществить план по эвакуации в красный дворец Бабу, оказавшись застигнутыми врасплох. А может наивно верили в защиту англичан, в то, что хозяева Калькутты не позволят захватить город. Так или иначе, над кварталами богачей стоял стон, мучительные вопли и крик — полная отчаяния песня о гибели целого мира. Уверен, что не обошлось и без пыток, и жестокого насилия — упорство горцев и партизан Рохилкханда в выжимании денег из жертв было сравнимо только с их стремлением к независимости.
Улицу неподалеку от дома Рамдулал Дея забила вереница арб, запряженных волами. Их хозяева или возчики сбежали, афганцы прихватизировали повозки и теперь методично набивали ценным, по их мнению, барахлом. Они приветствовали меня и наш флаг радостными криками, им хотелось похвастать богатой добычей, своей разбойничьей удачей. Я не реагировал на их призывы, ехал с каменным лицом. А вот мои казаки, кажется, возбудились, в них проснулась жадность, желание собрать хороший дуван. Они не понимали, что афганцы творили очевидную глупость.
Зачем им нужны были отрезы дорогих тканей, охапки одежды, расшитой золотыми нитями, медная посуда, бронзовые светильники, акварели с изображением индуистских богов? Неужели они рассчитывали обратить все это в звонкую монету? Кто им заплатит? Те, кого они только что распотрошили в подворотне, оставив без набедренной повязки? Наверное, они надеялись на толпу стервятников-маркитантов, присосавшихся к обозу основной армии и готовых заплатить пару монет за то, что стоило целое состояние. Вот уж кто своего никогда не упустит.
Дворец Бабу казался необитаемым. Окна не светились, ворота были закрыты, слуги попрятались. У Чхату и Лату хватило крошки мозгов в их дырявых башках не тащить афганцев в родные пенаты. Будь по-другому, я бы видел и слышал совершенно иное — уж точно не гробовую тишину.