— Сахиб-атаман, — обратился ко мне «седобородый», вызвавшийся послужить проводником, когда открылась страшная правда про сыновей Бабу. Он был совершенно убит горем — и тем, что подвел, как он считал хозяина, и тем, что случилось с городом. Тень от человека, он говорил хриплым тихим голосом. — Сахиб-атаман! Объедем дом и проникнем внутрь с тыла. Там есть еще одни тайные ворота.
Скорбящая луна указала нам путь, с трудом заглядывая в узкий переулок, огибавший красный дворец с правой стороны. На условный стук «седобородого» нам поспешили открыть. Сотня со мной во главе втискивалась тонкой цепочкой внутрь поместья, постепенно заполняя его внутренние открытые пространства.
— Козин! Десятку — занять парадные ворота. Задние — тоже под контроль. Всех, кого встретите с оружием, вязать, но не убивать. Зачетов! За мной с гребенцами. Будьте начеку — могут начать отбиваться.
Рамдулал Дей думал иначе. Он выбежал из главного дома мне навстречу. Я не успел слезть с коня, как он уже держал мое стремя.
— Сахиб! Вы пришли! Наша сделка в силе? Все случилось так стремительно…
Он призвал все свои актерские таланты, чтобы выглядеть спокойным, радостным и счастливым от моего возвращения, но у него плохо получалось — казалось, потускнели даже золотые краски его наряда. Глаза Бабу метались между членами моего отряда, он искал, но не находил своих сыновей, и тень тревоги разливалась по его лицу все быстрее и быстрее.
Я спрыгнул с коня, потянулся.
— Сахиб, — не унимался Бабу, тараторя не переставая. — Зачем вы убили бедного Энтони Дорсетта? Это все несколько осложнило, но, к счастью, с вами все в порядке. Где Чхату и Лату?
— Совершено предательство, — рыкнул я, уподобясь тигру, — твои сыновья перешли мне дорогу, тем самым нанеся оскорбление. Тебе придется заплатить.
— Я не понимаю… — продолжало лучиться улыбкой лицо главы бании Калькутты — неискренней, болезненной, как и все, что его окружало.
«Седобородый» приник к уху хозяина и зашептал. С каждым новым сообщением банкир сдувался, как воздушный шарик — под воздействием холода. Его круглое тело, напоминавшее раньше заряженную бомбу, поплыло и превратилось в аморфную емкость для жира, блеск ушел, оставив пепел.
— Придется платить! — повторил я с нажимом, опуская руку на рукоять шашки. Казаки тут же обнажили клинки.
— Сколько? — задрожал банкир.
— Все, что у тебя есть. Все, что есть у бании.
— Это невозможно, — не поверил своим ушами Бабу. — Так не поступали даже инглиси!
Я усмехнулся ему в лицо:
— Еще как возможно. Вы, ваша гильдия — это нарост на теле Бенгалии. Вас нужно вырезать как гнойник. Без вас у англичан ничего бы не получилось. Без вас у них не выйдет восстановить прежние порядки, когда мы уйдем. Вы заслужили подобное наказание, ведь каждая монета в твоей сокровищнице, Бабу, — это одна жизнь, отнятая у простого человека. Сколько у тебя этих монет, миллионы? Теперь представь масштаб своего злодейства!
— Нет, нет! — заголосил Рамдулал Дей, хватаясь двумя руками за свой роскошный золотой тюрбан. — Так нельзя! Бессмысленно! Уничтожив нас, ты ничего не добьешься. На наше место придут другие…
— Возможно, ваша судьба послужит им урокам, а, банкир? Ведь это вы — те, кто передал Бенгалию Ост-Индской компании ради личной наживы. Прислушайся, глава бабусов! Ты слышишь крики? Это умирает в муках Калькутта негодяев, предавших свой народ.
Казаки, вежливо улыбаясь, забирали у людей Бабу все оружие и сгоняли их в кучу у ворот. Никто не посмел оказать сопротивления.
Классические колонны греческого ордера все также подпирали высоченные потолки парадного зала красного дворца, все также в его глубине за воздушными решетками прятался алтарь десятирукой богини Дурги — защитницы равновесия и гармонии, в чью честь приносят кровавые жертвы и чье имя также Кали. Непобедимая воительница против зла, она с явным одобрением взирала со стен маленького храма на коренные изменения, случившиеся в доме ее почитателя, непростого бенгальского парня со смешным для русского уха именем Бабу. Да, зал, за исключением своего объема, колонн и алтаря, изменился до неузнаваемости. Порой мне казалось, что вот-вот провалятся его полы — не выдержат давящего груза нашей добычи. Ведь они были буквально завалены золотом и серебром, возвышавшихся грудами, горными хребтами, отрогами и ущельями. Ладно лари с ювелиркой, а монеты, посуда, слитки в таких объемах? Во всем этом невообразимым уму человека богатстве весом в несколько сотен тонн присутствовало нечто откровенно цинично-понижающее. Выражение «грести золото лопатой» тут приобретало вполне себе практический смысл — именно лопатой это золотишко-серебришко и забрасывалось на вершины овальных гор из старавшихся все время разбежаться монет (1). А я ощущал себя Скруджем Макдаком из диснеевского мультика. Сейчас разбегусь, нырну внутрь…