- Да, Оверко, с тобой перегнули мы палку, конечно. Но ты не сердись, мы вернем тебе все с лихвой.
- А к-к-когда? – заикаясь, спросил Оверко.
- Скоро, - успокоил его Щегловитов. – Вот построим коммунизм, и государство тебе все вернет.
Вернули пока что вместо коня худую лошаденку, да и то Оверко забрал его силой у покойного военкома Щегловитого. Добрый конь оказался – сидя на нем, Оверко и теперь чувствует, как кипит кровь под его вороною кожей. Мокрый жеребец блестел глянцем.
В шуме дождя глухими стали Марусины команды:
- Галдун – на деревья!
- Кулибаба – посадки!
- Липка – в обход!
Сакив Галдун с двумя десятками казаков поднялся в направлении прибрежных камышей. Санько Кулибаба повел самый большой отряд в сторону лесопосадки, Льодзью Липка погнал за посадку в обход.
55
Маруся развернула Нарцисса к скирде. Она почувствовала, что враг где-то близко,
сейчас хлопцы на него наскочат, и тогда, что кому на роду написано. За пеленою дождя Маруся не заметила, как вплотную налетела на красноармейца за скирдой, и
увидела прямо перед собою мокрую блестящую кожанку и фуражку с красною звездою. Вместе с выстрелом Маруся почувствовала, как возле щеки пролетел горячий комок от пули. В тот же момент в ее руке подпрыгнул наган. Тот, который был в фуражке, схватился за грудь и упал навзничь под ноги Маруси. Его “ойк” был похож на пистолетный выстрел.
Глухо застучал “льюис”. То Степан Помпа, не слезая с коня, “помпувал” красных уже свинцовым дождем. Стрельба разгоралась за осоками, охнула граната в лесопосадке. Первого, кто подвернулся под левую руку, Никита Шульга “расколол” накрест. Из казаков упал только Льодзью Липка, он полетел вниз головой вместе с горбоносым Киргизом, оба они еще долго скользили по траве, и неизвестно было, кто из них живой, а кто мертвый. Оказалось, что живы оба – у Киргиза оторвалась подкова, он споткнулся и, падая, придавил ногу Льодзью к земле. Пока Липка приходил в себя, бой окончился.
Эту атаку называть боем тяжело, так себе, была суматоха. Может потому, что сразу упал командир, может, красных напугали сабли или дикое ржание бедолашного Киргиза, и они начали поднимать руки. При этом Маруся впервые такое увидела, чтобы вгоняли винтовки стволом в землю. Казакам это не нравилось, они не любили стрелять в безоружных, но и жалеть их также не любили. Это было то же самое, что откладывать долг на потом. Хлопцы, как и их друг Оверко Липай, привыкли рассчитываться сразу, не дожидаясь коммунизма.
Вместе с колотнечею заканчивался и дождь. Он прекратился мгновенно, и наступила такая тишина, что в нее можно было воткнуть штык. Стало светло, правда, еще над полем кое-где поднимались низкие тучи, это после грозы парила земля.
Маруся соскочила с коня и, звеня шпорами, подошла к скирде. Красный командир в черной кожанке и темно-синем галифе лежал вниз животом, зарывшись носом в землю. Возле него валялся бинокль с разбитыми стеклами.
- Ему не жарко в этой кожанке? – спросил Оверко Липай.
- Уже нет, - сказал Сакив Галдун. – Хочешь занять?
- А дырок там много? – допытывался зануда Липай.
- Кажись, одна.
- Хе, одна. А если пуля прошла навылет?
- Тогда две, - сказал Галдун.
- Атаманша, - услышала сзади себя Маруся голос адъютанта Василия Матияша. – Там... пленные просятся.
- У нас нет пленных, - не оборачиваясь, сказала Маруся.
Василий переступил с ноги на ногу.
- Так, но они хотят вам что-то сказать.
- Подведите.
Их было около полутора десятка. Еще молодые, вероятно, комсомолята, они бодрились из последних сил, но лица были уже мертвенно-бледные.
- Вы настоящая атаманша? – недоверчиво смотрел на нее высокий, сгорбленный в
56
плечах молодик.
- Говорите, что хотели.
- Тут такое дело, - перевел он дыхание. – Разрешите нам перед смертью запеть