82
головами его жены и ребенка, присланных ему. Полк атамана Дьякова на самом деле был небольшим летучим отрядом, который воевал на крутых “тачанках”, которые придумал сам Дьяков. Это были возы-халабуды, похожие на цыганские кибитки – в них партизаны маскировали пулеметы и даже легкие пушки. Французская полуторадюймовая пушчонка “мартин” также размещалась на крепко сделанном возе, как и тяжелые пулеметы “максим” или “кольт”. “Цыгане”, что сидели в халабудах, надвинув на глаза мятые фуражки с обвисшими ушами, ни у кого не вызывали беспокойств до тех пор, пока не начинали “ковать большевикам коней”.
В германовское лесничество Дьяков приехал верхом в седле, и его мало интересовал главный вопрос, ради которого собрались здесь атаманы. Их всех мучило, как себя повести с большим отрядом красного командира Несмиянова, который оторвал свой полк от 58-ой советской дивизии и стал против большевиков. На большом, как одеяло, полковом красном флаге, так и было написано: “Группа войск, восставших против коммунизма”. Почти две тысячи бойцов отказались идти на Восточный фронт против адмирала Колчака, двинули в самовольные походы и остановились в районе Сквиры. Их командир Несмиянов искал связи с партизанскими отрядами, чтобы создать общий фронт против “оголтелой деникинщины”. Это и сказали Ангелу представители Несмиянова, с которыми он встречался в Козятине.
- Не верю я этим кацапам, - крутил головой атаман Бугай, когда они уже перекусывали на поляне.
Лесник Помазан, праведная душа, постарался, чтобы на “столе” была крепкая, как огонь, сливянка, сало, печеная картошка, сырые яйца, лук, квашенина и дичина. В противном случае, какой из него лесник? Большой казан, только что снятый с огня, парил большими кусками тушеного мяса, и они доставали его руками, заедая окаянную, которую по очереди пили из медной кружки. Помазан принес несколько чарок, но атаманы пили из одной кружки, чтобы и мысль была одна.
Маруся от водки отказалась, никто ее не насиловал – такая юная, куда? – но Голуб уже причастился и, осмелев, сказал:
- Может, хоть губы помочила б, пани атаманша, если уже пристали до нашего товарищества?
- Это обязательно? – спросила она.
- Нам слаще будет чарка, - еще больше распустил перья Голуб, который был похож больше на петуха, чем на голубя.
- Тогда почему же только губы? Я с вами выпью, но не натощак, - Маруся взяла печеную бульбу и легонько ее раздавила, чтобы быстрее остыла.
- Тогда лучше начинать с мяса, - посоветовал Бугай.
- Я дичины не ем, - сказала Маруся.
- Напрасно. На бульбе далеко не заедешь.
Бугай выпил полкружки сливянки и, наяривая хороший кусок дикого козла, быстро покраснел от выпитого. Горилка она такая – кому вступает в ноги, а кому в лицо.
- Хоть убей, не верю я этим кацапам! – повторил Бугай, и все мимолетом
посмотрели исподлобья на Дьякова: не обиделся ли за “кацапов”?
Дьякову было безразлично. Он и дикого козла жевал лениво, неохотно, и сливянка
83
была для него, что та вода.
- Верить теперь никому не можно, - сказал Ангел. – В том числе и своим.
Он лежал на постеленной кавказской бурке, и был похож на кавказца. Загорелый, глаза смоляные, большие, и брови, которые сходились размашистыми крыльями. На атамане были теплые, толстые сапоги, снизу обшитые кожею, и Маруся подумала, что тут, на правом берегу, Ангел ночует больше по лесам, чем под крышею, потому и одевается тепло, по-зимнему.
- Хочу спросить у Маруси, кого можно считать своим? – спросил Ангел.