Детвора дрожала, как осиновые листья, а там, где Гонта “махнул ножом – и детей нет!”, девушки начинали плакать, и что интересно, этот анафемский дьяк-гайдамака тоже вытирал слезу. Ядвига долго ругалась на эти Тимошевы чтения, на то, как грубо воспитывает детей, а потом поймала себя на том, что в глубине души она уже гордится своим мужем, что он не такой, как другие, и пришел он в их край не таким, каким видели его селяне – босой, ободранный, задумчивый, имел в торбе только Библию и “Кобзаря” – нет, он принес на своих плечах весь Холодный Яр с его матрониным монастырем и гайдамацкими скарбами, и теперь, любуясь своей дочкой, ее умением держаться не для людского глаза, а наедине с собой, Ядвига Квасницкая думала, что Сашуня таки немного взяла от нее. Да, Тимош дал детям свою гайдамацкую закалку, что же до шляхетских манер, женского фасона и ласки, то это уже, извините, от мамы Ядвиги. Никаких лишних слов, лишних прибауточек там, где все понятно, никаких дурных игр там, где не смешно. Только гордая постановка головы, строгая линия шеи, тонкий выгон руки, сосредоточенный взгляд, в котором Ядвига заметила, появился тревожный блеск.
- Я видела Степана, - вдруг сказала Саша.
Отец поднял вверх седые, как будто бы посыпанные золой брови. Мать смотрела где-то далеко перед собою.
- Где? – спросил старый.
- В Янивцах. Где ж я еще могла его видеть?
- Ты была в Янивцах?
- Да, сегодня.
- Как он?
- Хорошо, - сказала Саша. - Как раз правил службу. Я также была в церкви. Просил передать вам привет, говорит, что скучает по вас...
- Скучает... – старый налил в блюдце чай, громко отсербнул. – Недавно видел Бабуру. Говорила, чтоб ты прислала людей. Она подготовила тебе что-то.
- Мы сегодня проезжали Слипчивцы.
Василина Бабура, в первую очередь самая лучшая ткачиха, жила в Слипчицах и уже давно выручала соколовцев полотном и бельем. Василина имела восьмирядный ткацкий верстак, потому ее тонкое полотно годилось не только на панское белье и праздничные рубашки – им хорошо было перевязывать раны.
- Хлопцы ночью наведаются к ней, - сказала Саша.
- А как там Надя, заходит к вам?
- Невестка? - отец как-то напрягся, посмотрел на мать. – Сам хотел сказать тебе, да не знаю как. – Мать молчала. – Прибежала как-то и упала перед нами на колени. Это я,
96
говорит, виновата, что Василия убили. Еще тогда, говорит, как застрелили Дмитрия, она выскочила на веранду и увидела Корча.
- Как? И до этих пор молчала?
- Молчала. Говорит, за ребенка боялась. Корч, говорит, пригрозил, что ребенка растерзает, если она кому-то пискнет. Ну, и домолчалась до того, что Корч и Василия
продал.
- Нелепость какая-то.
- Что-то обморило ее. Простите, говорит.
- А где он теперь? – спросила Саша.
- Кто?
- Корч.
- Не видно его. Вероятно, когда убегали красные из Радомышля, то и он пошел с ними.
- Ну, наверное же...
- Но это еще не все. Надя рассказала, что Корч после того приходил к ней. Кум же... – старый холодно передернул плечами. – Также упал на колени и поклялся детьми, что не он убил Дмитрия. Что как будто бы стрелял Матвей. Он и деньги взял.
- Матвей? Это который?
- Матвей Мазур из Пилиповичей. Но не знаю, или то правда, или, может, Корч врет. Верь сейчас людям. Может, они изменники, деньги не поделили, и теперь оговаривают один другого. Матвей Мазур был хороший боец, большевики ж ему хату сожгли. Они тогда почти все их село пустили за дымом.
- Правда, - сказала Саша, и старый снова так глянул на нее из-под бровей, что две свечки отразились в его глазах.
- А ты откуда знаешь?
- Отец, это правда, - повторила она. - А Матвей также пошел вместе с красными?
- Нет, он и сейчас в Пилиповичах. Хату новую строит.
- Все сходится. Это он убил Дмитрия.
- Что сходится? – не понял старый.
- Нужно допросить Матвея. Пускай хлопцы его полоскочут, чтоб языка развязал.
- Не нужно никого лоскотать. Если человек строит хату, то нужно вместе к нему заехать на двор.
- Я бы его сам укокошил, - сказал старый. – Как скаженного пса.
- Было бы много чести для него. Казаки сами решат, какой кары он заслужил. А сейчас я бы хотела увидеть Надю.
IV
На рассвете, перед тем, как двинуться в дорогу, Саша подошла к матери. Давно собиралась сказать ей: “Мама, если вы вдруг услышите от кого-то, что меня убили – не верьте. Может, так случится, что я перейду границу и буду проживать на чужбине до лучших времен. Может, подам известие, а может, и нет. Пускай никто не знает, где я
97
пропала. Так будет лучше для всех”. В последнюю минуту Маруся передумала это говорить. Не было уже тех слов, которые б могли утешить ее несчастную мать. Маруся даже не обняла ее, только наклонилась и впервые поцеловала материнскую руку.