- Прощайте.
- Не прощайся, - сказала Ядвига. – Иди.
Глава одиннадцатая
I
Мирона Горняка, которому не суждено было убежать из лагеря, деникинцы не расстреляли, хотя, играя под пьяную руку, стреляли в землю возле него, били ногами и, вероятно, так бы и порешили, если бы знали, что из лагеря убежало сто восемьдесят четыре пленных. Но тогда они думали, что к побегу собрался только этот одинокий колодник, поэтому стреляли для страха, и, только проводив Мирона в его сарай, пошли по баракам и увидели, что большинство пленных убежало. Деникинцы подняли крик, даже угрожали пленным, которые остались в лагере, расстрелом (тем более что 24-го сентября петлюровская Директория вместе с галицкою Начальною командою объявили Добровольческой армии войну), но обошлось. Комендант лагеря полковник Осликовский сказал, что глупо сгонять злость на арестованных, которые не убежали, наказать нужно тех ярыжников, которые не уберегли пленных, может, им эти пленные еще пригодятся для обмена. Вероятно, более всего они были нужны самому полковнику Осликовскому, так как если не будет пленных, то не будет и самого лагеря, и даже добился, чтобы для охраны лагеря выделили еще небольшой конный отряд, то есть если доведется догонять беглецов, то на конях же лучше, чем пеша. Кавалеристов дали ему незавидных из вольнонаемных, кони у них также были плохие, но служивые держали форс, ежедневно занимались ездовыми упражнениями, и когда однажды субботним вечером к лагерю подъехали две цыганские кибитки, конники сами попросили цыган исправить коням подковы. Кибитки заехали в лагерь через ворота и остановились так, что когда к ним начали подводить коней, из-под одной и другой халабуды в разные стороны выдвинули свои стволы два пулемета. Из-под обеих халабуд выскочило несколько цыган в помятых фуражках с обвислыми винтовками, и вместо обычного ковального имущества в их руках были карабины и даже два “льюиса”.
- Не двигаться! – крикнул совсем еще желторотый цыганенок, одетый в короткую суконную кирею, расцяцькованную на груди и руках.
На голове у него была старенькая фуражка, в одной руке цыганенок держал револьвер, а в другой бомбу.
- Бросай оружие! Всем оставаться на местах, в противном случае мы откроем огонь из пушек! – декламировал цыганенок, как будто бы он командовал артиллерийской батареей.
Осторожные деникинцы стояли и боялись дышать. Кое-кому сперва показалось, что к ним заехал передвижной цыганский театр, а один рябой в белой бараньей шапке так и спросил:
- Это что – бродячий цирк?
- Нет, это катафалк за тобой приехал! – сказал цыганенок.
В его руке грохнул револьвер, и белый баран слетел с головы рябого. Он помимо воли помацал себя по макитре, удивляясь, что она осталась на шее.
99
- Кому было сказано – оружие на землю?
Застучали об землю винтовки. Это были еще те цыгане – помимо пулеметов, они имели-таки ковальное имущество. Одна помятая фуражка с обвислыми отворотами побежала с молотком и зубилом к сараю, возле которого на колоде сидел Мирон. Пленные, которые только вернулись с работ (а их было еще тут около сотни), на этот раз выходили не через дырку в колючей проволоке, а через ворота, возле которых вместо часовых с красными погонами стоял веселый усатый цыган и показывал револьвером в сторону леса.
- Туда, хлопцы, бегите! Туда! – выкрикивал он. – Там вас ждет проводник!
Мирон, как только началась эта катавасия, догадался, что атаман Зеленый о них не забыл. Они, пленные, ежедневно надеялись на освобождение, но такого “цыганского” нахальства никто не ожидал, стрельцы были удивлены партизанской отвагой так же, как и лагерная охрана, поэтому сперва выходили за ворота неуверенно, оглядываясь, как будто также думали, что это какой-то цирковой обман.
- Да поторопитесь же, сонные вы мухи! – подгонял их усатый цыган. – Или мне вместо револьвера взять плетку?
Только отойдя дальше от ворот, пленные бросились бежать к лесу. За ними стояла только пыль, как будто из-под конских копыт.
Нетерпеливый коваль приказал Мирону поднять ноги на колоду и так орудовал тяжелым молотком и зубилом, что из Мироновых глаз сыпались искры, как из того железа, по которому клепал коваль. Железные кандалы подпрыгивали после каждого удара, терлись о сине-голубые путы на ногах, и, казалось, доставали до костей. Наконец, коваль снял железки, Мирон поднялся на ноги, и, ступив шаг, покачнулся – он разучился не только бегать, но и ходить по-человечески. Коваль схватил Мирона под руку (так, как будто клещами) и повел, как беспомощного инвалида, до ближайшей кибитки. Тут подсадил его и сердито затолкал в халабуду, где Мирон оказался между двумя пулеметами в помятых фуражках с обвисшими отворотами. Нахальный и шустрый цыганенок в расцяцькованной кирее обратился к деникинцу с прощальным словом: