Это немного задело Алексея, и он спросил:
- Что ты хочешь лично от меня?
- Ты сделал хорошее дело, - примирительно сказал Дмитрий. – Но ты не видишь, что в противовес петлюровскому восстанию поднимают головы и большевики. Дальше они протянут руки к Москве. И это будут наши наибольшие враги. Если ты готов и с ними бороться, то я с тобой. С меня шапка не упадет, когда я для начала возглавлю в твоем курене конную сотню.
- А потом? – спросил Алексей.
- А потом... – Дмитрий Соколовский посмотрел своему безумному брату в глаза и сказал то, что потом будет повторять не один раз: – Будем держать Украину.
Дмитрий видел далеко. Незадолго в Радомышле, Коростышеве, Брусилове зашевелились “ерусалимские казаки” со своими ревкомами и наркомами. К ним присоединились некоторые местные пролетарии, которые тоже не хотели признавать, как они говорили, петлюровской власти. Были эти люди упертые и лукавые, иногда задурманенные большевистской блевотою, иногда одержимые, но всегда враждебные к украинской самостоятельности. Завелась некоторая новая порода активистов во главе с Моисеем Токарским, а возле них постоянно крутилась и новая порода женщин – Соня Портной (именно так – не Портная, а Соня Портной), Роза Шейнблат, Клара Вера, Пипка Цимерман. Почему новая порода? Так как все женщины были похожи одна на другую – сухолицы, коротко стриженные, с крепко стиснутыми губами. Кажется, они только и
12
умели сидеть на собраниях да вовремя поднимать и опускать руки, но еще, может, могли б носить передачи в тюрьму для своих соратников. Поэтому неудивительно было, что к ним присоединялись и свои, как говорил Дмитрий, хохлы – вылупки, которые колотили в городах рабочим людом.
Дошли до того, что в Коростышеве они обольшевичили даже отряд вольных казаков, сформированный преимущественно из местных каменотесов, которые во время разрухи не работали. Голодные и ошалелые от голода, работники легко поддавались на большевистскую пропаганду. Командиры этих “казаков” Калистрат Гелевой и Иван Щуренок пошли на неслыханное нахальство. Они получили в Фастове оружие от петлюровского штаба, присягая, что пойдут на фронт, а сами власть обманули. Они спрятали в лесах возле Коростышева триста винтовок и двести пятьдесят тысяч патронов и никуда не пошли. Кроме того, Гелевой со Щуренком ждали нужного момента, чтобы повернуть это оружие против тех таки буржуев-петлюровцев.
“Разобраться” с “вольными казаками” пошел со своим отрядом Алексей Соколовский. Окружил строение волостной управы и увидел, что в то время в одной комнате мирно соседствовала комендатура Директории и штаб большевистского ревкома. Когда охрана была разоружена, и Алексей - в черной бурке, черкеске с газырями на груди, в шапке с красным шлыком – вошел в канцелярию – там мирно беседовали ревкомовцы Калистрат Гелевой, Иван Щуренок, и петлюровский командир Пилькевич.
Белая сабля на колесике вкатилась следом за атаманом, потом зашли его адъютант Петрусь Зозуля, члены штаба Тимофей Олексеенко и Родион Тимошенко. У каждого на рукаве была черная повязка с белым черепом и двумя костомахами.
- Что казачки? – не приветствуясь, обратился Алексей к трем незнакомым ему мужчинам. – Совдепию собрались разводить?
Гелевой со Щуренком молчали, а Пилькевич, хватая ртом воздух, начал оправдываться, что нет, пане атаман, сохрани Боже, нет тут никакой совдепии, и из его дрожащего голоса было видно, что этот безвольный человек оказался под чужой пяткой.
- Кто тут Щуренок, а кто Гелевой? – не слушая его, спросил Алексей.
Ревкомовцы назвались.
- Обоих под арест, - сказал Алексей.
- За что? – в один голос спросили Щуренок с Гелевым.
- Вы знаете. А будете придуриваться – для вас будет хуже.
- Может, сперва поговорим? – боязно спросил комендант Пилькевич.
- Садитесь с ними под арест и там поговорите, - сказал Алексей.
- Вы затеваете братоубийственную войну, - бросил через плечо Гелевой, когда их выводили из канцелярии.
Закрыли обоих не в холодную, а в отдельную комнату, но Гелевой и там замерз. Он начал просить часовых казаков, чтобы его отвели до пана атамана, так как он имеет сказать что-то очень важное. Алексей разрешил. И тут Гелевой расплакался. Наконец, вытерши слезу, он сказал, что дома у него осталась больная мать, у которой нет никого, чтобы даже подать воды, что она умрет, если он не сбегает хоть на минуту домой.
- Бежать собрались? – спросил его Соколовский.
- Бежать мне нет куда, - сказал Калистрат. – А для большей гарантии я вам, пане
13
атамане, напишу расписку, что я арестованный и обязуюсь через час вернуться.