- Гудят пчелы? – спросила Маруся.
На его твердом лице лежала безразличная, ничего не выражающая усмешка. И неизвестно было, кому он улыбался – ей или сам себе.
III
В начале листопада ударили такие холода, что вода в речках потекла медленнее. Даже Тетерев, который гнал свои воды почти с горной радостью, притих в холодных, скалистых берегах, словно вот-вот должен был сковаться льдом. Его правый приток Билка, уменьшив движение воды, стал таким прозрачным, что на его песчаном дне было видно темнокожих окуней. Именно недалеко от Билки, в радомышльских лесах, ближе к селу Заболочье Марусины казаки устроили землянку: не столько для того, чтобы жить, говорил Санько Кулибаба, сколько для того, чтобы греться. Однако все не помещались, а кому припекло – может просушить обмотки. Всем не обязательно было знать, где эта землянка. Кому очень нужно, пускай сам себе выроет, говорил Санько Кулибаба. По-другому невозможно, так как каждый повстанческий отряд менялся по численности: одни приходили, другие уходили. Так было и у них: начиналась пахота земли – количество людей уменьшалось, заканчивали сеять – увеличивалось, в период уборки зерновых снова много отходило, а потом прибывало. Костяк держат такие, как Санько. Домой ему дорога
125
уже заказана. Если только ночью в какое-то время наведается, а так – лес его хата. Большевики все его стерегли. Они, сучьи дети, вернулись в Радомышль еще в сентябре. Какое-то время, пока собирались на Киев, в местечке даже стоял штаб комдива Федьки. Хороший Федько, хорошо зовется, сказала Саньку бабуля Киля: в одном слове и имя, и фамилия, и прозвище. Может, из-за этого комдива Федька москальни тогда наплыло сюда больше, чем комаров в Чертовом лесу. Но им все было мало – давай еще местных хлопцев мобилизовывать. Никто к ним сам не являлся, наезжали на села и рекрутировали силой. Однажды насобирали в Гонотопи, Меделево, Чайкивцах, Зеньках, может, с сотню парней (это тех, которых находили на печи), посадили, как баранов, на подводы и повезли скопом в Радомышль. На переднем возу ехал сам начальник уездной милиции Курчинога (также хорошо зовется, сказала бы Саньку бабуля Киля), возле него сидело еще три милиционера, причем один из них держал красный флаг, словно ехали они не на прием к комдиву, а на Федькину свадьбу. За ними в двух десятках подвод тряслись рекрутированные серые свиты, и на заднем возу сидело шестеро красноармейцев в продырявленных, тряпочных шлемах и в шинелях с красными поперечниками на груди. Подъезжая на возах, где балка как раз заворачивала к лесу, поперек дороги почему-то лежал толстый граб, словно его буреломом свалило. Еще когда ехали из Радомышля, то не было тут ни граба, ни ветра, а теперь на тебе – лежит. И не обойдешь его, и не переступишь, почесал за ухом начальник милиции Курчинога, и, соскочив с воза, приказал рекрутам, чтобы убрали с дороги дерево. Серые свиты, рады стараться, послазили с возов, кинулись убирать дерево, но тут их остановили.
- Не нужно! – послышалось из леса, - вы уже приехали.
Курчинога был не из пугливых, сразу подал команду к обороне, но Санько его первого тут-таки и положил поперек дороги, как того граба. Остальные милиционеры сразу же подняли руки, и красноармейцы, запутываясь в длинных шинелях, кинулись бежать в ту сторону, где был лес, и какая уж тут оборона, если не видно, кто и откуда стреляет. Их всех шестерых отправили в небесную канцелярию, а милиционеров, которые не чинили сопротивление, Маруся велела отпустить. Правда, сказала, чтобы им всыпали хороших плеток, только, хлопцы, я вас прошу, не сбрасывайте с них штаны, так отлупцуйте, сказала Маруся, так как, если по правде, она стеснялась наказаний на голое тело. Серые свиты живо подались на свое село, кое-кто хотел присоединиться к соколовцам, но Маруся посоветовала им немного помечтать на печи – сгоряча она никого не принимает, настоящий казак приходит к ней с конем и с вооружением, а не приезжает на возе под красным конвоем. После этого радомышльские большевики все, что делалось против них в уезде, списывали на “банду Маруси”, и даже тогда, когда комдив Федько повел свою дивизию на Киев, в Радомышле остался красный гарнизон. Те и другие большевистские части то одна, то другая наскоками наведывались в уезд, поэтому командир Осназа (отряд особого назначения) Мазолин, бывший моряк-балтиец, а теперь чекист, который возглавил особый конный отдел 12-ой армии, докладывал Реввоенсовету: “Борьба с бандитизмом ведется в уезде совершенно бессистемно. Части, присылаемые в Радомышль, часто меняются без всякой на то пользы. Причем замечено, что кто бы ни приезжал, ни одна из частей не оставляла хорошего впечатления, а наоборот, своими поступками и действиями дискредитировала власть. Например, выезжая в села якобы для