127
них можно найти немало подсказок для нынешнего дня. Например, в 1913-ом году писали, что радомышльский уезд “полон медвежьих окраин, поэтому отличается от других уездов своим бездорожьем”. Люди здесь отрезаны от всего мира, писала газета, и существуют благодаря натуральному хозяйству. Медвежьи углы оживают только зимой, когда прокладываются санные дороги. “Поэтому люди здесь, как манны небесной, ждут снега”. На этом месте Наум задумывался над чудесной штукой: видишь как - когда природа замирала, в “медвежьем углу”, наоборот, просыпалась жизнь. Что-то тут было нормально, но вместе с тем Наум думал, что и он теперь выжидает снег, потому что тогда легче будет ловить бандитов. Немало воров морозы разгоняют по хатам, а те, что останутся в лесах, нигде не пройдут бесследно. В уездной газетной хронике его очень заинтересовал случай, который случился в марте 1914-го года в селе Замиры. Там у крестьянина Ивана Процента (русская фамилия как для медвежьих углов, подумал Наум) украли коня стоимостью 150 рублей. Расследовал это воровство такой себе пристав Свиценко, но видать, без особого успеха, что аж из Киева “привезли собаку-ищейку, которая своими поисками взбаламутила застоявшуюся тину сельской жизни”. Пес пошел напрямик огородами и через версту “вышел к дому подсудного “кацапа” Артема Баранова, и при толпе в 200 человек набросился на него”. Сперва Наума удивило то, что газета “Радомышлянин”, которая выходила на российском языке, назвала Артема Баранова “кацапом”. Понятно, так его называли селяне, если вор прибился в их медвежий угол с Московщины, но газета могла бы подобрать более культурное слово. Потом Артем подумал, что такая умная собачка не помешала бы и ему в поисковых работах, а еще лучше иметь несколько выученных собак, тогда с ними можно проводить облавы и в лесу, и по хуторам. Пускай бы, хе-хе, наученные псы “взбаламутили тину сельской жизни”. Но сильнее всего Наума поразило объявление “Радомышлянина” за 19-ое апреля 1913-го года о неимоверном событии, которое случилось в селе Горбулево, ныне бандитском гнезде Соколовских. Эта короткая заметка так удивила Наума, что он долго не мог уснуть. Никогда он не был безрассудным, в Бога не верил, а это объявление из трех строчек надолго “удивило” его душу. Оказывается, что в Горбулево шесть лет тому назад “за час до восхода солнца на северной стороне неба было видно знамение в виде зигзагов молнии. Их соединение представляло собой буквы, которые читались как “Победа”. Хорошо, думал Наум, допустим, что такое знамение на небе появилось, тут природа могла нарисовать что угодно, но чья “победа”? Горбулевцев? Тогда почему это слово молнии начертали по-московскому? Или оно читалось по-другому, а газета написала по-своему? И уже через несколько дней Наум понял, что он не случайно напал на это знамение: оно касалось и его. Сперва Науму было стыдно перед собой, что не мог выбросить из своих мыслей этой затеи, но он все-таки решил поговорить о горбулевском чуде с потиевским батюшкой Сафронием. Хотя Наум попов недолюбливал, однако часто гостил у отца Сафрония, так как у того даже в пост было печеное и вареники, была водка и наливка, а пекла и варила батюшке его служанка Палазя – не девушка, а наливное яблочко. Если по правде, то Наум из-за нее приходил к батюшке. Оказалось, что отец Сафроний слышал об этом знамении из первых уст, ему о нем рассказывал горбулевский батюшка Дмитро Говядовский, который собственными глазами видел написанное молниями слово “По-бе-да”. Что и кому оно предвещало, теперь трудно сказать, возможно, это слово следовало
128
читать “беда” или “обеда”, так как вскоре началась война, конца которой и до сих пор не видно. А если читать “победа”, размышлял дальше отец Сафроний, то пока что непонятно чья. Науму не нравилось, что батюшка до сих пор не знает, чья будет “победа” – в Радомышле почти уже год, как верх держит советская власть, а ему, видите ли, “не раскрыто”. Отец Сафроний, кстати о Горбулево, вспомнил еще и Соколовских. Говорил, трех братьев убили, а теперь имеете Марусю. Наум нахмурился. Чтобы загладить свои симпатии к Марусе, отец Сафроний попросил к столу служанку Палазю, а сам вышел из комнаты.
- Я видела Марусю, - вдруг сказала Палазя.
- Где?
- В Янивцах.
Наум помнил, что Палазя сама из Янивцев, но только теперь понял, что в этом селе держит парафию не кто иной, как родной брат атаманши Степан. Наум, разумеется, больше отца Сафрония знал о всех трех братьях Соколовских, а со средним Дмитрием он даже встречался, когда в конце января Наум, тогда еще боротьбист, возглавил в Радомышле советский политисполком, а Дмитрий Соколовский налетел на местечко, арестовал Наума и бросил в тюрьму. На помощь пришли красные отряды Алексеева, Одинцова, Табукашвили, и Наум снова занялся расширением соваппарата и укреплением советской власти, боролся с атаманом Дмитрием, потом с Василием Соколовским, а про четвертого братика услышал только впервые от Палази. Не подавая вида, что у него заныло под ложечкой, Наум налил девушке выпивки, подождал, когда ее щеки возьмутся еще более густым румянцем, потом спросил: