IV
Ей было холодно. Так, словно она осталась одна одинешенька среди мира, и неведомо куда, неизвестно для чего гнала коня навстречу осеннему ветру. Она вся сжалась от этого колючего ветра, который пробивал до костей, и ее бедное сердце также сжалось в маковое зерно, не способное вместить боль. Она хотела заплакать, зарыдать на
143
весь этот пустой мир, но не могла, ее глаза были сухими, и даже острый встречный ветер
не мог нагнать на них слезы. В Папильно в лавке Нухима Кравченко она купила за гривни мерку овса для коня, попросила сладкого горячего чая, и пока серый, остывая, хрумкал овес, Маруся грела руки о чашку с горячим кипятком. Заметив, что “хлопчина” стучит зубами, сердобольный Кравченко накинул ему на плечи поверх чумарки тепленький кожушок, а потом сказал, что отдаст его совсем даром, всего за десять стогривенных купюр, так он, Кравченко, уважает петлюровские деньги, как и самого Петлюру, который обосновал в своем правительстве Министерство еврейских дел и еще тогда, когда он предложил в Украинской Народной Республике собственный карбованец, узаконил на нем свою запись рядом с украинским, польским и российским языком. Больше нигде в мире не было на ассигнациях подписей еврейским языком, говорил Кравченко, так как знал, что говорить. Хотя на Марусе во время этого путешествия была шапка без казацкого шлыка, он давно заметил на ее сапогах вмятины от шпор, а когда она заплатила за овес и чай гривнами, хитрый Кравченко догадался, с кем имеет дело. Так за десять стогривенных купюр он продал “парубкови” кожушок для девушки со смушевыми обшивками по краям – коротенький (выше колена), мышиного цвета, в аккурат для всадника.
За Попильною на ее дороге лежало урочище Пасички, которого она не могла объехать. Вечерело, но еще было светло, когда Маруся въехала в балочку, где прятался зимовник пасечника Глухенького. Она остановилась в акациях, оттуда хорошо просматривалось хозяйство немого, и сразу почувствовала, что тут что-то не то. В старом яблоневом саду не было ульев, Глухенький, вероятно, занес их перед холодами в зимовник. Насторожили настежь открытые двери в хату, крытую соломой. Маруся немного подождала, не выйдет ли кто оттуда, но похоже было, что там никого нет. Уведя серого подальше к акациям, она привязала его к дереву, достала из сидельной кобуры наган и тихим шагом подошла к зимовнику с тыльной стороны. Перескочив забор и прячась за пристройками, Маруся подкралась к задней глухой стене хаты, потом подступила к углу, прислушиваясь – ни одного подозрительного звука. Это еще больше ее насторожило. Хотя была мертвая тишина, Маруся не могла согласиться с тем, что тут никого нет. Открытые двери означали близкое присутствие или живого человека, или же покойника. Маруся переступила через порог. Ого! В хате было все вверх дном. Перекинут стол, лавка, под ногами валялись растоптанные пчелиные рамки, кружки воска, битая посуда и... несколько пустых гильз. Все говорило о следах горячей стычки. Но человеческого духа тут не было. К запаху вощины и меда добавлялась гарь порохового выстрела. Она вышла на улицу – сарай и еще какое-то большое строение, стены которого внешне обложены стеблями сухой кукурузы. Похоже, что именно в них хозяин прятал на зиму ульи. Но почему двери прислонены колышком? Маруся отложила его в сторону, зашла внутрь, и в косом клиновидном свете, который падал через проем двери, увидела на полу связанного мужчину. Здесь же почти все пространство занимали ульи, расставленные один на другом, и между ними ничком лежал не кто иной, как сам пасечник Глухенький. Его руки и ноги были связаны кожаными ремнями, и он был живой. Когда Маруся его развязала, Глухенький какое-то время так и лежал вверх спиной, словно не верил в свое спасение, потом перевернулся вверх животом, стал на корточки и постепенно встал на ноги. Они у него еще как онемели, так, что Глухенький опустился на
144
колени, потирая кисти выше запястья, на которых остались сине-яркие следы. Он снизу
вверх посмотрел на Марусю с уже знакомой ей безразличной улыбкой и кивнул – или поблагодарил, или поздоровался. Маруся не имела времени разгадывать его жест, поэтому сказала прямо:
- Расскажите, что тут произошло.
Глухенький заметно напрягся, но молчал.
- Пожалуйста, - попросила она. – Я тороплюсь.
- Тебе кто-то сказал или сама догадалась?
- У вас живые уши? - удивилась Маруся. – Рассказывайте.
- Беда, - сказал он.
- Беда, еще и большая.