151
момента рубить врага тогда, когда он в панике спасается бегом – тут и слабый всадник быстрее зарубает более сильного, когда тот убегает, чем наоборот, так как таков закон страха и отваги, говорила Маруся, страх пьет яд, говорила она, а отвага пьет мед. Они все ждали ее команду “На коней!”, коноводы все были на иголках, но Маруся молчала. Она поднесла к глазам бинокль, и увидела то, чего еще не видели казаки. Там, откуда недавно появилась колонна конников, теперь выползла волна подвод, на которых сидела пехота. Не сидели – как муравьи, мужчины уже соскакивали с возов и веревкой тянулись за березняк в тылы пилиповчанам. А те, которые остались на месте, торопливо разворачивали пушку. Рассеянные всадники над речкой, возвращались на свои исходные позиции.
Соколовцы, которые всегда бились по собственной воле, растерянно посматривали то на Марусю, то в дальний конец дороги, где движение становилось все заметнее. Нужно было отходить, но кровь из носа – предупредить пилиповчан, которые, засев в березняке, не понимали, почему Маруся медлила с атакой. Они не видели, что по ту сторону поля надвигалась туча. Посылая к ним для связи Кулибабу, Маруся дала команду “в полный голос”. У Санька пересохло в горле. Такой приказ не мог касаться только пилиповской сотни. Это означало, что весь отряд рассредоточивается до нового сбора.
Вскочив на свою кобылу Гальку, Санько лесом взял вправо, чтобы выйти на березняк той тропинкой поля, которая не проглядывалась со стороны врага. Через какие-то две минуты он уже едва не налетел на всадника с нацеленной в грудь Санька винтовкой. Если бы на ней был штык, то, как раз, холера, достал бы до сердца.
- Куда прешь, уважаемый? – возмущенно спросил Уважаемый, который прикрывал левое крыло пилиповской сотни.
- Полное рассредоточение, - сказал Кулибаба. – Отходим.
К ним подъехали еще казаки. Санько объяснил причину поражения, в каком они оказались. Нужно быстрее рассредоточиваться. У Санька так пересохло в горле, что голос его также рассыпался на порох. Он развернул кобылу в сторону поля, и в это время грохнула пушка. Галька резко качнула головой, ее уши затрепетали, как крылья птицы. Снаряд просвистел высоко в небе, потом грохнуло в лесу черт знает где. Санько криво улыбнулся: наводчик у них не Оверко Липай. Глянув на открытое поле, он увидел темные кучки, словно кто-то там разбросал навоз перед пахотою. Но то лежали конские и людские трупы. Саньку очень хотелось проехать возле них, посмотреть, есть ли там тот в кожанке, а заодно, может, удастся подхватить оружие. Санько только развоевался и просто так бросать поле ему не хотелось. Снова грохнула пушка, снаряд просвистел далеко вверху, упал снова у черта под хвостом. Санько поскакал туда, где лежали убитые. Выехал, словно на сцену – знал, что его сейчас видят казаки, что на него смотрит Маруся. Москали также его заметили издалека. Их пулемет застрочил тише, чем швейная машинка Санькиной бабули Кили. Убитые кони лежали на боках, вытянув ноги, не так как их вытягивают живые, а москали валялись с безобразными лицами, уткнутыми в землю. Они даже не успели поснимать закинутую накрест за спину винтовку, поэтому, чтобы снять ее, нужно было переворачивать трупы, а Санько не любил такой грязной работы. Да вот же он, этот, в кожанке, лежит с раскрытыми глазами, кожанка его продырявлена в нескольких местах: видно, не один Санько брал его на мушку. Пускай бы оделся попроще,
152
то, может, как-то бы обошлось, а так сразу видно, что комиссар, ты смотри, даже успел расстегнуть кобуру. Пули засвистели ближе к Саньку, но он соскакивает с Гальки и вытаскивает из кобуры шестирядный “кольт”, потом видит, как недалеко от него один конь поднимает голову и бессильно опускает ее на землю, потом снова поднимает. Санько не может смотреть, как мучается скотина, он подходит ближе, снимает с “кольта” защиту и стреляет коню в ухо. Выстрел получился очень громкий, намного громче, чем вражеский пулемет, хотя пули, которые тюкали высоко, теперь тюкали рядом, они уже трескают об землю, одна дохнула в щеку, но Санько не верил, что его могут убить, он не представлял себя мертвым. Это было бы просто смешно, поэтому Санько тихо садится в седло, еще раз оглядывается вокруг, но того, в черном бушлате и бескозырке, не видит. Санько пускает Гальку к лесу на рысях. Едется ему весело, за двадцать скоков до леса он даже оглядывается в ту сторону, где глухо стрекочет пулемет, глуше, чем “Зингер” бабули Кили. И в этот момент что-то острое бьет Саньку в лоб, красная пелена, словно китайка, затягивает глаза, он падает, кто-то несет его на руках и снова кладет на землю. Санько даже через красную китайку узнает под собой острое, как топор, лицо Льюдзю Липки, теперь оно у него не белое, а красное, Санько этому удивляется, он пытается что-то сказать, но его рот дрожит в кривой усмешке, но, наконец, он все-таки говорит: