- Льюдзю, - говорит Санько. – А у тебя кровь красная, не голубая.
Его рот так и застывает в веселой улыбке, так как Санько Кулибаба никогда не узнает, что он умер.
III
Его похоронили в Селище возле куста красной калины со сплющенными от ранних морозов темно-красными ягодами. Казаки саблями разрыли землю, пригоршнями выкопали неглубокую могилу, и – прощавай, друже-брате, когда-то все там будем, только не в одно время. Если бы Санькова взбалмошная душа видела его мрачные похороны, то сладко-сладко бы защемила, когда Маруся поцеловала Санька в холодные губы (лоб был залит кровью), чего живой Санько не мог себе допустить и в мыслях. Раньше атаманша проговаривала над убитыми казаками прощальные слова, что поднимало дух и укрепляло волю, а тут нет – Маруся опустилась на колени возле мертвого Кулибабы, прости и прощай, говорила тихо, и вдруг поцеловала его в губы, на которых до сих пор осталась холодная кривая улыбка. Может, вспомнила, как агитировала беспутного Санька в отряд, может, простила его поцелуем или по какой-то другой причине, кто того уже никогда не узнает, так как никто не заглянет ей в душу, в которую она уже сама боялась посмотреть. Там-таки в Селище Маруся сказала Матияшу, чтобы он с хлопцами, кто имеет желание, отходили до Заболочья (к той земляночке, в которой Санько Кулибаба собирался сушить портянки), а все остальные пускай идут на свои гнезда и углы. Дальше посмотрим. Сама она подъедет к Заболочью через день-другой, но ныне имеет свою отдельную дорогу. Дорога эта была недалеко, на хутор Млинок, где Маруся оставила Нарцисса у мельника Свербиуса. Но если по правде, то причина была не в коне: она третьи сутки не спала, она из последних сил держалась на ногах, она должна где-то отлежаться – не отоспаться, а
153
отлежаться, как раненый зверь. Вести о смерти Мирона высушили ее сердце, высосали кровь, и теперь в жилах холодела только та жидкость, которую влил в ее вену сумасшедший врач. Он влил в нее вакцину из крови мертвого, и может, именно поэтому она упала на колени возле мертвого Кулибабы и поцеловала его в холодные губы. Нет, не только Санька она целовала, она вместе с ним прощала Ангела, прощала Шума, Пяту, Бугая, но не Мирона, не Мирона, Господи, не Мирона! Почему она поверила этому душевнобольному врачу, поверила какому-то ветеринару, потерявшему память, который в затхлом сарае проводит опыты над больными, готовит сыворотку из крови мертвецов, записывая свои экспериментальные опыты в замусоленную тетрадь. Нет, нет, нет. Все это было обманом, кошмарным сном, из которого она до сих пор не вышла, но и теперь она едет на Сером в каком-то полусне, в тумане, что стелется низким лесом, или, может, это мгла стояла в ее глазах. Но вот и мельница Свербиуса, которая приютилась в редколесье над речкою Кирша, выплыла навстречу из тумана, и сам Гнат Свербиус вышел к ней, как сотканное из марева привидение. Она видела только его белые обвисшие усы, между которыми двигалась выемка рта, он что-то говорил, говорил, кажется, про стрельбу, которую слышал сбоку Веприка, пушечный снаряд разорвался тут недалеко, говорил Гнат Свербиус, потом взял у нее коня, чтобы отвести в стойло, а когда вернулся во двор, Маруси уже не увидел. Она зашла не в хату, а на мельницу, где из широких сеней одни двери вели на ту половину, в которой мололось мука, а другая – в комнаты для приезжих, которые ожидали своей очереди на помол – тут была даже печка, под стеною стояла широкая лавка, через два маленьких оконца просеивался, словно мука, слабый свет. Маруся в чем была – в кожушке, сапогах, шапке – так и упала на лавку. Не слышала, как зашел Гнат Свербиус, как подложил ей под голову подушку и накрыл суконною киреею. Только Маруся забылась мгновенно – то ли на час, то ли от силы на два, как услышала голос из глубины: “Беги!”. Она подумала, что это сон, но это Гнат Свербиус тряс ее за плечо:
- Большевики! Едут сюда!
И снова Марусе пришлось садиться на Серого, которого Гнат Свербиус не разседловывал, словно знал, что отдых будет коротким. Уже сидя верхом, она увидела конников на мостике через Киршу, потом увидела их на дороге, что вела к мельнице через лес, и поняла, что это не случайный наезд – москали брали хутор в окружение. Нужно было идти на прорыв, это понял даже Серый – он с короткого разгона перескочил забор, но с той стороны, в которую повернула его Маруся. Редколесье пересекал широкий ров, что сохранялся тут с давних-давних времен вместе с валами. Ее уже заметили, послышались выстрелы, пули залопотали в ветках деревьев, но Серый ровно и плавно перелетел через ров. Марусе показалось, что они с Серым зависли в воздухе под прицелом сотен винтовок. А когда конь, коснувшись земли, вдруг подался вниз, она подумала, что в него попала пуля. Но к ним уже бежали с дикой бранью спешившиеся москали, и тогда Маруся достала из кобуры наган, не выхватила, а достала его медленно, без спешки, оставляя себе какой-то миг времени на раздумье, так как она видела большую несправедливость в том, что внезапная смерть не оставляет человеку даже минуту для последнего слова или мысли. И именно самый важный момент размышления не дал, не разрешил, сурово запретил ей пускать себе пулю в голову, не потому что это был тяжелый