Теперь все четверо молча сидели в неглубокой ямке, прикрытой кустарником.
Нацуме достал из кармана брюк часы, взглянул на циферблат и кивнул в советскую сторону:
— Осталось десять минут.
Опять наступило молчание.
Когда над тайгой поднялся столб пламени и полетели искры, Нацуме встал:
— Ну, время.
За ним поднялись и трое в красноармейской форме. Повернувшись на восток, в ту сторону, откуда восходит солнце, все зашептали молитву:
— Богиня Аматерасу, пошли нам удачу, свяжи руки наших врагов, свяжи ноги наших врагов, порази слепотою их глаза, уши залей расплавленным воском…
Как раз на этом участке границы с советской стороны в нейтральную зону вдавалась, как высунутый язык, узкая и длинная зеленая сопка. На этой сопке размещалась советская артиллерийская батарея. Нацуме это знал и на этом строил свой план перехода границы. Он полагал, что, как только начнется пожар и ветер погонит пламя к батарее, советские артиллеристы бросят всех людей на защиту своей позиции, начнут перебазировать орудия и боеприпасы на безопасное место. Вот тут-то он и сможет проскользнуть в глубь советской территории. Нацуме хорошо знал окрестные места: когда-то в молодости он работал на почте, и ему часто приходилось доставлять почту с Южной части Сахалина в Северную. Тогда не было через тайгу хороших дорог, почту возили на лошадях во вьюках. Нацуме прикидывал: «Переправлюсь через Хандасу, лесом выйду к селу Абрамовке, потом через Палево, Дербинск в Александровск… Но главное — пройти первые два-три километра».
Но за эти километры он был спокоен: тут его проводят эти трое и, если понадобится, отвлекут на себя внимание русских.
Нацуме и сопровождающие его солдаты нырнули в овраг.
Неожиданно из чащи вырвался широкий язык пламени и осветил все вокруг.
Японцы припали к земле. Пламя погасло, снова наступила темнота, и только тогда они двинулись дальше.
Пожар разгорался. Теперь то и дело приходилось останавливаться и пережидать, когда спадет шипящее пламя. Нацуме с опаской поглядывал на своих спутников. Молодые солдаты явно растерялись и жались к нему.
— Идите обратно! — приказал Нацуме.
Солдаты уползли. Нацуме остался один.
Он долго лежал в кустах прислушиваясь. Сначала он слышал среди далекого треска горящих сучьев шорох задеваемых уходящими японцами кустов. Потом наступила тишина.
Нацуме приподнялся и вдруг совсем рядом услышал шаги. Он плотно прижался к мокрой земле и замер.
— Товарищ старший сержант, пожар двигается в сторону батареи капитана Белова, — донесся до Нацуме тихий голос.
— Вижу, — ответил другой голос. — Артиллеристы, надо полагать, тоже заметили, но все равно надо сообщить на заставу. Беги к телефонной розетке.
Нацуме напрягся и даже перестал дышать. На его лбу выступили капельки холодного пота.
Пограничники пробежали в нескольких метрах.
Когда их шаги смолкли, Нацуме, не поднимаясь, ползком, скользнул через тропинку.
Лесной пожар захватывал все новое и новое пространство. Как огромная рыжая белка, с вершины на вершину перескакивал верховой огонь, а понизу пламя растекалось, словно вешняя широкая вода, пожирая кустарник и траву. Где-то в темноте с испуганными криками кружились птицы. Ломая ветки, метались дикие звери. Слышался треск и вой раздуваемого ветром пламени.
Атаманыч лежал не шевелясь и лишь время от времени ощупывал рукой сумку с запасными дисками. Лежа дышать было легче — дым шел верхом, не опускаясь на землю.
Миша тихо окликнул своего напарника:
— Ну как, Скворцов?
— Все в порядке. А ты не уснул?
— Скажешь еще? — обиделся мальчик.
Время тянулось медленно. Вдруг в овраге, сразу в трех-четырех местах, хрустнули сухие ветки. Миша крепче сжал автомат.
Мимо разведчиков промчалось несколько оленей.
— Вон это кто, — шепнул Скворцов и вздохнул, — проклятый япошка!
— Чего ругаешься? — спросил Миша.
— Сердце не выдержало. Сколько богатства пропадает…
— Да, здорово лесу погорит.
— Не один лес… А звери, птицы?
— Как ты думаешь, Скворцов, зачем они подожгли тайгу?
— Подлость какую-нибудь готовят. Думаешь, нас привели сюда от этих вот оленей границу охранять?
— Нет, конечно…
Миша замолчал.
«А что, если как раз против меня выйдет нарушитель?» — думал он.