— Думаешь, скучает? — засмеялась Нина. — Да он уж давно с нашими ребятами подружился. Знаешь, о чем он сейчас им рассказывает?
— О чем?
— О том, как ты поймал японского шпиона.
— Это не я поймал, — покачал головой Миша. — Это мы все вместе его задержали.
Зазвенел звонок, сообщая о начале концерта.
Миша и Нина вошли в зал. Для них оставили место на длинной скамейке у окна рядом с Кандалиным.
Начался концерт. Первым выступал хор.
— Владимир Григорьевич, — повернулась Нина к Кандалину, — вам нравится, как поют наши девочки?
— Очень хорошо поют, — ответил сержант.
Ему нравились все номера: и как пел хор, и как Ваня Крутиков прочитал стихи, и украинская пляска, и веселая сценка, которую разыграли семиклассники.
Когда концерт кончился, лавки сдвинули к стенам, а на сцену вышел Герой Советского Союза с баяном. Он сел на стул и растянул меха.
По залу полилась мелодия вальса «На сопках Маньчжурии».
— Потанцуем, Нина? — встал перед девочкой Атаманыч.
Они закружились под плавную мелодию вальса.
«На сопках Маньчжурии» сменили «Дунайские волны», потом баянист заиграл песню «В лесу прифронтовом»…
Когда Нина, Миша и сержант Кандалин вышли из школы, вокруг стояла глубокая тьма. Только в школе да в нескольких домах светились окна, и все небо было усеяно яркими лучистыми звездами.
Дул холодный северный ветер.
— Назавтра надо ждать заморозков, — сказал Кандалин. — Ну ладно, ребята, вы идите домой, а я посмотрю, как там наши лошади.
Кандалин ушел.
Нина и Миша, вместо того чтобы идти домой, тихо побрели вдоль берега реки.
Разговор не клеился.
Тихо журчала вода в черной Онорке. Иногда слышался хруст отколовшейся от берега и брошенной течением на камни льдинки.
Миша подошел к самому берегу и, наклонившись к воде, отломил кусочек льда. Холодный лед обжег руку. Мальчик размахнулся и бросил его в воду.
— Миша, я давно жду, когда ты начнешь рассказывать о себе, о своей жизни, — тихо проговорила Нина, — а ты все что-то молчишь…
— Что же тебе рассказать?
— Все-все!
— Есть все рассказывать!
Теперь он не боялся выдать «военную тайну», да и говорить было легче, чем писать.
Нина с интересом слушала Мишу и даже чувствовала гордость, что у нее такой друг.
— А нашу учительницу по литературе Ларису Васильевну перевели работать в облоно, — сказала Нина.
— То-то я не видел ее сегодня среди учителей…
— А у тебя есть учебник по литературе за восьмой класс?
— Нет, — ответил Миша и тихо добавил: — У меня и других многих учебников нет…
— Как же ты занимаешься?
— Мне лейтенант Остапов кое-что объясняет по математике, по физике…
— А как же другие предметы?
— Времени не хватает, ведь армия — не школа…
— Ты скучаешь по школе?
— Немного скучаю. Особенно по ребятам и по тебе, Нинуш…
Нина вспыхнула и смутилась. Миша впервые назвал ее так ласково — Нинуш… Она помолчала немного и сказала:
— Знаешь, Миша, давай будем писать друг другу письма. Я тебе буду писать о школе, о своей жизни, а ты мне — о себе. Ладно?
— Хорошо бы! — вздохнул мальчик. — Ты же знаешь, мне больше не от кого ждать писем…
— Я тебе буду писать… Очень часто буду писать…
— Спасибо, Нинуш…
— Ой, а сколько же сейчас времени? — вдруг воскликнула Нина и, взяв Мишу за руку, взглянула на его часы. — Уже скоро одиннадцать! Как спешат твои часы!
Атаманыч обиделся:
— Скажешь тоже — спешат! Да ты знаешь, мои часики с анкерным ходом, на двенадцати камнях. Самые точные часы. В армии, да еще в именной подарок, утиль не дают.
— Вот как? — засмеялась Нина. — А я этого не знала.
Они замолчали. И так, молча, подошли к Нининому дому.
— Вот и пришли, — сказал Атаманыч. — У тебя, вижу, от холода язык окоченел, все молчишь.
— Нет, я не замерзла.
Атаманыч осторожно коснулся рукой ее щеки:
— Э-э, да у тебя щеки как лед. Тебя надо прямо на горячую печку посадить. Давай-ка скорей в дом!
Глава тринадцатая. Ловушка
В одно серое октябрьское утро по улицам Александровска, направляясь к порту, торопливо шел ничем не выделяющийся среди других прохожих человек, в обычном черном костюме, в черной кепочке. На правой руке у него был перекинут плащ военного образца с блестящими пуговицами, а левой он энергично размахивал, что еще больше подчеркивало, как он торопится.
Это был Нацуме.
Он мог бы не спешить, кроме того, ему хотелось просто пройтись по улицам города, вспомнить далекие годы: ведь с тех пор как он в последний раз был тут, минуло целых девятнадцать лет.