Император присел возле сына, с деланной нежностью взяв его за руку. Близость этих двух лиц, почти похожих и в то же время столь разных, порождала мысли о будущем грандиозного государства. Императорский род вырождался. Чувствовалось, что, даже если принц когда-нибудь выздоровеет, его слабеющие руки не удержат тугие бразды правления и бешено несущаяся колесница разрушит то, что так долго создавал его отец. Эта мысль мучила и жгла Нода более, чем неожиданное поражение и перенесенный позор! Он пытался обуздать свою ярость, но ее выдавали несколько хриплый голос, невольная дрожь пальцев и эта бледность, все увеличивавшаяся, в то время как на его руках, шее и висках набухали синие вены, учащенно вздымался и опускался нагрудник с бирюзовым кулоном.
— Зачем, несчастное дитя, ты вернулся с поднятым флагом? С твоим флагом, который знает вся армия, весь город и даже путники из других стран! Разве ты не понимал, что этим ты признаешь наше поражение? В положении, в котором мы находимся, это признание хуже, чем просто ошибка… Неужели ты забыл о том духе неповиновения, который носится над всем миром? Здесь, там, повсюду вспыхивают очаги более или менее страшные, пока еще отдельные, но слишком много значащие. Почти все наши губернаторы просят о поддержке; они сидят в столицах, но не рискуют выбираться даже в ближайшие селения, а в горных районах им вообще лучше не появляться. В Посейдонисе повсюду снуют шпионы. Здесь говорят на слишком многих языках, чтобы наша полиция, которой явно недостает проницательности, могла что-нибудь сделать…
А это еще что за каторжники? — сменил он тему, бросив жесткий взгляд на Оша и Гальдара.
— Я обязан им жизнью. Я объясню тебе, великий, как это произошло.
— Это не к спеху. Ты понял наконец, почему тебе следовало вернуться тайком, не привлекая к своему прибытию излишнего внимания? Теперь, если мы не приложим должных усилий, новость распространится, обрастет клеветой и слухами и, главное, оживит опасные надежды…
— У меня были другие планы, сын мой! — вскричал он вдруг. — Нам осталось подчинить себе половину Азии, центр государства кельтов и острова, разбросанные в другом океане, за Ливийским континентом! Грандиозные планы!
— Во всем достойные твоего величия! — вставил Энох.
— И вот когда пришел час расширить империю, она трещит по швам, дрожит в своем основании и приходится думать, как бы упрочить ее.
— Увы, — вздохнул Доримас, — это моя ошибка!
Император смягчился.
— Нет, мое милое дитя. Конечно же, нет. Ответственность лежит и на мне… Но я прервал тебя. Начни сначала свой рассказ, не упуская ни единой детали: в политике все может быть важно… Так что, король пеласгов отверг дочь своего императора? И что же он сказал? Какую причину он смог придумать?
— Никакой. Переговоров не было.
— Как?
— Дословно следуя твоим инструкциям, я, как только показалась столица пеласгов, отправил вперед одну галеру с дарами и двух сановников из моей свиты. Им было поручено приветствовать Фореноса и испросить разрешения бросить якорь на рейде… Форенос почтил моих послов, хотя и с некоторым запозданием… Он прислал мне свежих припасов, вина из своего погреба, если верить словам моих людей… Он очень любезно согласился, чтобы моя флотилия вошла в гавань, и… передал мне приглашение на празднества, которые начинались на следующий день…
Принц поднес к губам свои тонкие пальцы и откинул голову. На лбу его выступили капли пота. Он снова закашлялся, его пробитая грудь резко дергалась. Гальдар протянул ему полотенце, чтобы вытереть подбородок. Глаза его холодно встретили взгляд императора Нода, и император вздрогнул.
— Успокойся, бедное дитя. Я ни в чем не упрекаю тебя… Может, тебе стоит отдохнуть? Мы можем вернуться к этому разговору потом, тем более что сейчас следует действовать, и незамедлительно!
— Нет, давай закончим сейчас!
— Что ж, согласен.
— Мы приняли обычные меры предосторожности. Скоростные галеры курсировали, испытывая их на бдительность… Ближе к полуночи почти все мои офицеры скончались в ужасных страданиях… те, что ели фрукты, присланные Фореносом… Старый адмирал тоже успел отведать угощения… Те, что только пили вино… скоро уснули безмятежным сном… Можно было подумать, что они пьяны… Только некоторые, самые крепкие, не почувствовали ничего.