– Скаддер совершал преступления по приказу Франка Костелло. Если вы хотите, чтобы казнили моего Скаддера, тогда арестуйте и судите Франка Костелло. Но этого делать, кажется, никто не собирается: на именинах Костелло недавно присутствовал сам президент, министры, члены Верховного суда, в том числе почтенный Смит.
Это была правда, об этом случае знала вся Америка – и газеты умолкли.
Кресло, в котором сидел Прайс, казалось слишком большим для его маленького, тщедушного тела. Внешность старика производила отталкивающее впечатление. У него была лишенная растительности, обтянутая желтой старческой кожей голова. Его худое, испещренное продольными морщинами лицо отнюдь не украшали тонкий крючковатый нос и глубоко запавшие в орбиты маленькие глаза.
Бросив на своего собеседника острый, почти неприязненный взгляд, Прайс заговорил:
– Я не буду извиняться за беспокойство, Аллен, – интересы страны выше всяких условностей. Не так ли?
Ничего еще не понимая, Харвуд кивнул и, по привычке, сжал в руке трубку, с которой никогда не расставался.
– Можете курить, – сказал ему Прайс и продолжал: – Вы видели сегодня шифровку из Москвы за номером ноль двенадцать восемьдесят три?
Харвуд наморщил лоб: он хотел вспомнить о какой шифровке идет речь, но так и не вспомнил – документов поступало в управление слишком много.
– Так вот, – продолжал Прайс. – Я давно ждал документа, подобно тому, который получил сегодня. Час настал… Теперь медлить нельзя ни одной минуты… Сейчас я вам все объясню.
Прайс уже не сидел в кресле. Он нетерпеливо двигался взад и вперед по ковру, застилавшему пол кабинета.
– Сейчас я вам все объясню, Аллен. Между нами, вы считаете меня несколько… экстравагантным, не правда ли? – старик хихикнул и выжидательно посмотрел на Харвуда. Но тот продолжал оставаться невозмутимым. Неожиданно голос Прайса стал резким и повелительным.
– Вы хотите знать, в чем дело? Хорошо… Я заинтересован в том, чтобы вы, помогая мне, работали с открытыми глазами, знали, ради чего мы с вами рискуем. Я люблю называть вещи своими именами. – Прайс передернул плечами и остановился у стола. – Я стремлюсь как-то спасти себя… себя и вас, Аллен, и других, подобных нам. И я должен теперь спешить. Наши генералы и сенаторы кричат о необходимости войны против Советов… Ваш родной брат надрывается о том же… Но, избави бог, если мы сейчас развяжем эту войну – коммунисты правы, тогда мы погибнем.
Лицо Аллена Харвуда сделалось не только серьезным, но и зловещим: подобного рода шуток он не любил.
Но Уильям Прайс, кажется, и не собирался шутить, наоборот.
– Мы с вами живем в страшное время, Аллен, – продолжал он. – Я часто думаю о том, чем оно определено: непонятным мне роком или просто тем, что в наши дни развелось так много идиотов, воображающих себя умниками. Почти сорок лет я слежу за нашей внешней политикой и вижу, как мы с непостижимым упорством делаем одну ошибку за другой. Я не собираюсь читать вам лекцию, я просто хочу, чтобы вы поняли мой образ мыслей, сегодня это необходимо для дела… Итак, мы последовательно приводим в движение силы, которые в конечном счете погубят нас с вами. Да, да… погубят! Главная наша опасность – ограниченность. Это ужасная вещь! Смотрите: в тридцать втором году к нам приехал Яльмар Шахт. От имени деловых кругов Германии он просил нас благословить приход к власти Гитлера. Мы благословили. В ноябре тридцать седьмого года сенатор Ванденберг, глава концерна Дюпон, и мистер Слоун из «Дженерал моторс» тайно встретились с представителем Гитлера в Сан-Франциско и обещали ему поддержать фашизм… А через четыре года мы оказались вынужденными вместе с Советами воевать против Гитлера! Мы-то с вами знаем, что, взяв в руки оружие, Гитлер всерьез мечтал и о завоевании Америки… Гитлер съел почти всю Западную Европу и подбирался к Англии. Но наши надежды сбылись – он все-таки набросился на Россию. Вся Европа была его тылом и арсеналом. Он оказался в состоянии сразу бросить против России почти двести восемьдесят дивизий и… был разбит наголову!
Прайс умолк. Аллен Харвуд продолжал сидеть молча.
– А ведь Россия тогда была одна, – продолжал Прайс. – Одна! А теперь? Теперь мы боремся почти против миллиарда человек. Вот они, плоды нашей внешней политики!
– Вы считаете в этих условиях нашу победу невозможной, а борьбу бесполезной? – спросил Харвуд.