— Что?
— Если не поторопишься, то скоро оценишь его изобретательность на собственной шкуре.
— Что? — повторила она тише, уже не требуя ответа.
Ей понадобилась ещё минута, чтобы сложить два и два. Она посмотрела в ту сторону, откуда доносился заунывный вой, и сорвалась с места, ринувшись вслед за Загнанным. Разговоры стихли, а когда раздалась автоматная очередь, солдаты вскочили со своих мест, хватаясь за оружие. Они кинулись к окопам, ожидая услышать привычное "боевая тревога! К оружию!", я же подсела к оставленному котелку.
Наклонившись, я втянула в грудь дразнящий пар, представив как еда, обладающая таким потрясающим запахом, будет ощущаться на языке. Я достала ложку, приготовившись узнать это.
Но майор рассудил иначе.
Уже через десять минут мы все стояли вокруг позорного столба, к которому привязывали обнажённую Николь. Она сопротивлялась, поэтому её одежду порвали, открывая для плети узкую спину и ягодицы. Для женщины такое наказание было страшнее вдвойне, потому что прежде боли ей приходилось испытать унижение.
— Да вы сговорились, недоноски! — взревел Голдфри. — Вы что, участвуете в какой-то эстафете? Чье шоу заслужит больше плетей? Ну так среди вас объявился победитель. — Он остановился нос к носу с Загнанным. — Ты, паскуда, ответишь мне за этих собак! Они мне нравились куда больше вас, недоносков. Армейские "псы", да? — Майор плюнул ему под ноги. — Это для тебя охренительный комплимент, потому что на собаку ты не похож. Сравнивая тебя с этими верными, умными, полезными животными, я оскорбляю их память.
Я впервые видела майора таким — по-настоящему взбешённым. Если раньше он муштровал нас скуки ради и дисциплины для, то теперь у него появились все резоны причинить боль. С контроллерами у него всегда был разговор короток. Они ходили в армии королями, и Голдфри любил время от времени спускать их с небес на землю. Что ещё? У него было особое отношение к шлюхам. Тем более если те мозолили глаза, ошиваясь среди солдат. Тем более если они считали себя частью его любимой армии. Тем более если они называли себя при нём женщинами, а потом продавались за объедки. И как ему после встречи с такой швалью называть женщинами свою жену и мать?
Словом, Николь не просто попала под горячую руку, а стала символом всего самого ненавистного и презираемого, того, что майор мечтал уничтожить.
— Смотрите в оба, недоноски! — Голдфри размотал плеть. Ввиду отсутствия Пресвятого пачкать руки пришлось самолично "папочке". — Пусть это отпечатается в вашей памяти и снится вам до конца ваших жалких жизней!
Это походило на гипноз, потому что после того, как он это сказал, все затихли и смотрели, не шевелясь. И, готова спорить, всем в ту же ночь приснилась эта жуткая сцена, потому что — чёрт возьми — так приказал Голдфри. Мне так точно.
— Даже не вздумай дёрнуться, — угрожающе прорычал майор, обращаясь к Загнанному.
Думаю, он и не собирался, ведь именно благодаря ему мы все здесь и собрались. В какой-то степени, он даже хотел это увидеть: её боль, беспомощность и слабость. Загнанный хотел, чтобы она рыдала и, рыдая, звала его. Умоляла. Чтобы поняла наконец-то нерушимость связи между ними. Что бы он ни делал, больно будет ей. И наоборот: любое её бездумное действие, каждое слово, причиняет ему невыносимую муку. Возможно, плеть — то, что заставит её прозреть? В конце концов, кто сказал, что исцеление — приятная штука?
А потом они будут — не разлей вода. Стоит только потерпеть, ей и ему. Как будто бы…
Я сразу поняла, что всё будет иначе, чем в случае с Эсно. И не из-за очевидного бешенства майора, а потому что, приблизившись к Николь, он не озвучил число ударов, как делал это раньше. Без вступления телесное наказание перестало быть таковым и превратилось в публичное избиение, но, похоже, Голдфри было плевать на правила. Он опустил формальности умышлено: Николь не должна была знать, когда кончится её ад, отчего он становился ещё страшнее и болезненнее. С Джессом было проще: он считал удары. Один — значит ещё четыре. Два — ещё три. Три — уже больше половины. Голдфри оставил ему надежду. К Николь же он не был так благосклонен.
Наверняка, она и Загнанный думали, что в некоторой степени ей повезло: её наказывает обычный человек, не тайнотворец. В руках Пресвятого плеть превращалась в нож, режущий до кости одним ударом.
Конечно, первое время — упрямая, сильная женщина — она сдерживала крики, так что те, у кого был не самый удобный угол обзора, начали думать, что ей ни капли не больно. Те же, кто видел, как плеть разрисовывает её шею, спину, ягодицы и ноги, стискивали зубы, желая озвучить эту боль за Николь.