Ранди переплёл наши пальцы, говоря:
— Я никому не позволял делать так. — Успокаивая, он тем не менее давал понять, что происходящее ему нравится. Интонация, изгиб губ поощряли мою ревность. Он положил мои руки себе на грудь, прямо над сердцем. — Никто из них не трогал меня здесь. — Мои ладони поднялись выше, к его ключицам. К трогательной, беззащитной впадинке между ними. — И тем более здесь.
Ну конечно, к этому месту он не подпустит никого.
Он сомкнул мои ладони на своей шее, так что я могла почувствовать адамово яблоко под своими большими пальцами. Течение его крови, дыхание теперь словно спрашивали разрешение у моих рук.
Можно, позволь, ещё раз.
Я сжала пальцы, надавив на кадык, но ни одна мышца на лице Ранди не напряглась. Так вызывающе расслаблен, хотя подпустил к шее сходящего с ума от обиды ребёнка.
— Как тебе "ошейник", Атомный? — прошептала я, глядя на его опоясанное пальцами горло. В одной этой сцене заключалась вся суть наших отношений. — Нравится?
Вместо ответа он наклонился ниже, сжал мои бёдра и быстрым движением перевернулся на спину, так что мне пришлось оседлать его. Уверена, подобными позами привыкший доминировать Атомный не пытался разнообразить свою сексуальную жизнь. А теперь ему захотелось попробовать на вкус поражение и слабость? Или он желал хоть единожды ощутить боль — хотя бы так, на эмоциональном уровне, посредством проигрыша? А ведь проиграть и сдаться он мог только мне.
— Почему так слабо, Пэм? — спросил Ранди, откидывая голову назад. Он улыбался так, словно бросал вызов. — Я ничего не чувствую, такой "ошейник" меня не удержит. Покажи, как ты любишь меня. Сильнее. Ещё…
Истощённые ласками, мы лежали соприкасаясь спинами, прислушиваясь к дыханию, но казалось, что к мыслям друг друга. Наверное, никогда раньше мы не испытывали такой ужас. Странно, что на этот раз природой страха было не что-то инородное, враждебное, а беспредельно родное — наши собственные тела.
Вряд ли Ранди мог представить, что терять контроль, сдаваться и умирать может быть настолько приятно. Действуя вопреки инстинктам, он не отстранялся, а выгибался навстречу, а в последний момент его руки не оттолкнули меня, а вцепились в мои бёдра и прижали теснее к его паху. Ранди кончил от одного этого движения и потом, пытаясь отдышаться, посмотрел вниз, словно не веря, что происходящее могло понравиться ему настолько.
Что заставило меня сжимать пальцы на его шее? Видимо, я убедила себя в том, что это детская месть, баловство. Что Атомный не чувствует боли, а я как медик смогу контролировать процесс.
Конечно, это было неправильно, но мы не чувствовали отвращения, лишь сожаление по поводу того, что сказочная любовь — любовь о которой мне некогда рассказывал комендант Хизель — всё же недоступна для нас. Война сформировала в наших головах совсем иной образ идеальной любви.
Задумавшись, я даже решила, что мне… хм… понравилось. Фокусы с контролем дыхания отлично демонстрируют нашу с Ранди связь — зависимость и полное доверие друг к другу. Этот вариант близости с привкусом риска такой чистый, исключающий лишние телодвижения и соединения самых гнусных частей человеческого тела.
— Этого больше не повторится, — прохрипел Атомный, и даже его голос напоминал мне о том, чем мы занимались не так давно. — Представляю… как это выглядело со стороны. Не хотел… тебя пугать.
Я видела вещи и похуже. Конечно, не в его исполнении, но Ранди переживал без повода: реакция его организма была совершенно нормальной. Он не был первым и единственным, кто испытал (или практиковал регулярно) подобное на себе: обеспечить головному мозгу краткосрочную гипоксию, а потом внезапно восстановить дыхание и кровоток. В результате гипервентиляции лёгких баланс кислорода и углерода восстанавливается резко, скачком, что и вызывает чувство неземной эйфории. Кроме прочего, это должно активировать мозговую кору, доставая из подсознания забытые воспоминания и эмоциональные переживания. К примеру, момент рождения, самый первый вдох…
— Не молчи, чёрт возьми, — почти беззвучно пробормотал Ранди.
— Хм?
— Я тебя почти три дня не слышал. Говори, Пэм.
— Что-то конкретное?
— Всё, что захочешь. О чём ты сейчас думаешь?
О том, что если бы нам суждено было родиться близнецами, мы лежали бы в тёплом безопасном чреве матери точно так же, как сейчас. Спиной друг к другу, тесно-тесно, словно у нас один позвоночник. Один позвоночник и два сердца: одно для ненависти, другое для любви. А когда пришёл бы час рождения, ты, конечно, опередил бы меня, потому что ты смелее и сильнее. Ты бы покинул меня, оставив в темноте и одиночестве, но не смог бы далеко уйти, потому что моя пуповина обвилась бы вокруг твоей шеи, как поводок.