Пусть даже всё было совсем не так, я не могла позволить ему трогать меня теми же самыми руками, предварительно их не помыв. Подняв ногу, я впечатала подошву своего ботинка ему в живот, заставляя остановиться.
— Это что-то новенькое, — пробормотал Атомный, медленно опуская взгляд вниз. Вид моих ладоней на его коже нравился ему больше?
— Извини, но лимит нежностей на сегодня тобой исчерпан. — Я старалась, чтобы мой голос звучал не ядовито, а безразлично. — Не прикидывайся, будто тебе недостаточно. Судя по тому, как стремительно ты бежал к ней, оставив меня с расстёгнутыми штанами посреди ночи, она более чем искусна.
То, как он на меня посмотрел, говорило о том, что Ранди понял меня не правильно. Я вменяла ему в вину совсем не то, о чём он подумал.
— Если бы ты позволила мне… — Не удар, не взгляд, а неизменно только слова делали его беспомощным. — Я знаю, это неправильно. Ненавижу себя и всё же… Я так хотел, чтобы на её месте была ты.
И это, чёрт возьми, не было сенсацией.
— Я тоже, хотя не совсем в том смысле. Я замёрзла до полусмерти, а тебе было жарко и совсем не думалось о Раче, правда? В пятнадцать лет ты был куда умнее, раз исправно выполнял свою первую и основную обязанность — согревать меня. Почему же сегодня ты решил, что это нужнее другой?
— Если бы я остался…
— То что бы случилось?
На этот вопрос было два ответа, прямо противоположных друг другу: правдивый и правильный.
— Ничего. — Ранди выбрал правильный. — Я никогда… ты же знаешь, я никогда не поступлю так с тобой.
И опять он использует такой тон, словно пытается убедить в сказанном в первую очередь себя.
— Как, Ранди? Как тот же Митч с мамой?
К подобным сравнениям он никогда не мог оставаться равнодушным, но на этот раз его вина была сильнее моей, Атомный признавал это. Именно вина, а не злость толкнули его ко мне в поиске прощения, объятий, но я лишь сильнее вжала ногу в его живот. Едва ли это было непреодолимым препятствием для него. За свою богатую на подобный опыт жизнь Ранди справлялся с противниками и покрупнее, но вряд ли ему раньше приходила в голову мысль идти не напролом, а становиться на колени.
— Я никогда. Не поступлю. Так. С тобой.
Он не упал, а медленно опустился, так что моя нога плавно соскользнула с его живота на пах, и вместо того, чтобы извиниться и торопливо убрать её, я решила, что там ей и место.
— Но ты ведь сам только что сказал, что очень хочется.
Похоже, собраться с мыслями при таком положении вещей было трудно для Ранди. Смотря вниз, на носок моего ботинка, вероятно, рассуждал о том, нравится ему то, что он видит, или совсем наоборот.
— Главное, чтобы не захотелось тебе, — ответил он, но глаз так и не поднял.
— Захотелось, а? — Я надавила сильнее, что заставило его не отстраниться, а податься вперёд и расставить колени шире. — Ты об этом подумал, когда засунул руку мне в штаны? Что мне чего-то до смерти хочется?
Само собой, эта ситуация вкупе с воспоминаниями не создавали необходимой для слёзного раскаяния атмосферы. Чувствовать себя одновременно виноватым и возбуждённым Ранди не привык.
— Я только хотел проверить… — Из его горла вырвался судорожный выдох. — Когда ты сказала, что стала влажной для меня… Мне нужно было почувствовать это. Хотя бы так. — Его ладонь была широкой, пальцы легко сомкнулись на моей щиколотке, но не чтобы отстранить, а прижать сильнее. — Ты такая горячая, такая нежная там, и очень, очень… — Он наклонился, прижимаясь виском к моему колену, — очень сладкая.
Так значит, он не помыл руки? Облизывал пальцы, словно после десерта, которому не было равных? К невоспитанный ребёнок или искусный соблазнитель.
Я склонила голову набок, раздумывая над тем, кто кого наказывает. И наказание ли это?
— С ума сойти, — проворчала я, двинув ногой в подтверждение своих слов. — Ты, в самом деле, тащишься от этого.
Атомный виновато улыбнулся, посмотрев на меня исподлобья, давая понять, что разыгрывает из себя покорного раба лишь потому, что ему самому это нравится. Если это позволит ему быть рядом, смотреть, говорить и чувствовать себя так, как сейчас, он готов стоять на коленях и умолять о прощении.
— Я могу почувствовать твою любовь даже в твоей ненависти. А на твою любовь у меня всегда одна и та же реакция.
— Правда? — Любое незамысловатое движение теперь воспринималось им, как изысканная ласка. — Значит, происходящее нравится тебе?
— Ты даже не представляешь, как сильно.