— Что ты хочешь знать? — прохрипел он, заканчивая с первым ботинком и принимаясь за второй.
— Что приятнее: спать с женщинами или убивать мужчин?
— Спать с женщинами.
Я подтянула колено к груди.
— Убивать Митча или спать с женщинами?
— Убивать Митча.
— Целовать меня или убивать Митча?
— Целовать тебя.
Затянув бантик, Атомный нерешительно поднял голову, как если бы его честность могла повлечь новое бестолковое наказание.
— Как хочешь, Ранди, — прошептала я, любуясь аккуратной работой его рук. — Кури, пей, трахай, убивай, но только до конца войны. Когда же победим, ты станешь таким правильным, благородным и воздержанным, что тебе позавидуют даже монахи.
39 глава
Война закончится, но Атомный не уподобится монахам, и не только потому, что обязательным условием обета воздержания от вина, женщин и всяческого насилия была наша победа в войне. Просто вера в его латентную праведность была подобна вере в то, что даже дьявол способен на раскаяние.
Да и, в самом деле, что бы я делала с ним святошей? Обычная семья с совместными ужинами, пикниками, походами к соседям и в театр? Это не про нас. После всего пережитого то, что нормальные люди считали нормальным, стало для нас синонимом уязвимости. Дом, имущество, деньги — потенциальный пепел, всё дело лишь в скорости горения. К людям это тоже относится.
Первыми из обоймы вылетели Седой и Эсно. А в тот день, когда мы с Николь встретились у ручья, из списка козырей батальона была вычеркнута и Загнанная парочка. Возможно, это было пустой болтовнёй или же Николь, в самом деле, знала, что наша утренняя встреча сулит ей неприятности. В виде попавшей ей под ноги мины.
Николь не погибла сразу, даже не потеряла сознания. Порой шок действует эффективнее обезболивающего, поэтому она смогла сесть и оглядеть себя прежде, чем я подползла к ней. Пока я накладывала жгуты на её бёдра, она кричала и неистово вырывалась. Ремень автомата, накинутый на её шею, предотвратил потерю личного оружия, и оно болталось перед моим лицом.
Вскрывая ножом упаковку шприца и наполняя его обезболивающим, я думала о том, что война Николь закончена. Что теперь она в безопасности, нужно лишь преодолеть несколько десятков метров, уйти за линию огня. Кто бы мог представить, что основную опасность для неё представлял не этот вражеский огонь, а её личное оружие, которому я невольно обрадовалась. Если бы она потеряла его, то мне бы не записали в книжку ещё одного вынесенного с поля боя раненого. Если бы она потеряла его, то осталась бы жива.
Её смерть была бесшумной. Рядом с рёвом артиллерии стрекот автомата похож на сухой кашель. Я поняла, что всё кончено, когда Николь перестала сопротивляться, а мне в лицо брызнуло что-то тёплое.
На войне самоубийство — обычное дело. Убивают себя, чтобы не достаться врагу, чтобы не мучится от боли или просто от страха, от отчаянья. С собой кончают солдаты, офицеры и гражданские. Вешаются, травятся, стреляются, подрываются. Самоубийцы-герои и самоубийцы-трусы.
У Николь были красивые, стройные ноги и миловидное лицо — главные её достоинства, которые во время торопливых похорон закрыли тряпками, дабы особо впечатлительных не стошнило. Загнанный не запомнил её такой. Пока его контроллера спешно и неуклюже прятали в земле, он валялся на больничной койке в полевом госпитале. Он отключился сразу после того, как нашёл меня и стребовал ответ.
— Что с ней? — прошипел он, окровавленный и взбешённый. — Говори правду! Она жива? Отвечай, твою мать! Или я убью тебя! Клянусь, я тебя убью!
Я посмотрела за спину Рику на перепуганных медсестёр. Скажи я ему правду, он убил бы не только меня.
— Да. С ней полный порядок, — выдала я, мягко опуская руку на его плечо. — Она после операции… тебе не позволят её увидеть. Поэтому сделай ей и мне одолжение: позаботься о себе.
— Слава богу, — простонал едва слышно Загнанный, сползая к моим ногам. — Спасибо. Спасибо тебе. Прошу, передай ей…
Он вырубился прежде, чем успел договорить. Хотя есть ли разница, что именно он хотел передать ей, балансируя между жизнью и смертью? Я бы всё равно не смогла выполнить его просьбу.
Само собой, бедняга Рик никогда не простит мне этой лжи. Я позволила ему надеяться и прохлаждаться, пока его контроллера закапывали. Он не смог с ней попрощаться и сказать то, что от отчаянья едва не доверил мне.
Загнанный пришёл в себя лишь к вечеру следующего дня. К тому времени раненых уже увезли в тыл, а мёртвых упокоили. Вероятно, прежде чем найти меня, он обратился к Голдфри, а у того не было привычки таиться или лгать.