— Если были какие-то деньги, — добавил он, после того как вскрыл конверт и высыпал из него содержимое на стол, — скажи сколько. Тут воровство — обычное дело.
Я ничего не ответила, но подумала: "Деньги? Ты что, шутишь? Похоже, что нам есть до них какое-то дело?".
Дагер забрал себе наши документы, а я распихала по карманам медали, как если бы они могли что-то значить теперь. Ценность не утратил лишь орден, присвоенный полубрату, на который я долго смотрела, прежде чем положить его в нагрудный карман.
Пока не увижу, не поверю.
Ранди же, чувствуя вину за свою святую ложь, всю дорогу прятал взгляд, а его заново скованные руки лежали между колен и сжимались в кулаки. Его правая ладонь распухла. Возможно, к первоначальному вывиху он добавил перелом. Не первый и не последний, конечно, но отсутствие боли и равнодушие Атомного к любым травмам, не делали её пустяковой.
— Тише, — прошептала я, беря его руки в свои. — Не сжимай так.
Склонившись, я прикоснулась губами к разорванной коже на костяшках. Когда в последний раз мы использовали поцелуи как лекарство, а прикосновения — как способ общаться телепатически? Появление комиссара заставило нас вспомнить, кем мы были друг для друга, будучи детьми.
Я прижалась лбом к его руке, словно это была благословляющая длань священника. К руке, отомстившей Хизелю и Митчу так, что лучше не придумаешь, но абсолютно бессильной против Дагера. Месть, которая заставила бы агонизировать его незамаранное войной тело, должна быть придумана и совершена именно мной. Но что мне сделать для этого? Что мне делать вообще? Как солдату, давшему присягу? Как другу, которого предали? Как человеку, который знал Гарри Дагера с самого рождения и не с худшей стороны?
В тепле и твёрдости мужской руки я чувствовала одну лишь решимость и ни капли сомнения. Ранди знал, что делать, потому что был безупречным солдатом и другом.
— Не думай о нём, — сказал он, и я вспомнила, как однажды он просил меня не думать о Митче, вот только к тому моменту Митч был уже мёртв.
— Не могу.
— Тогда позволь мне закончить дело.
— Не могу. — Помолчав, я зачем-то добавила: — Всё не так просто.
Он спас меня, но это ерунда. Что важнее, он спас мою мать. Но что хуже всего — он спас тебя.
Когда я подняла голову, оказалось, что бедняга шофёр едва не свернул шею, пока таращился на нас. Дорога перестала его интересовать, а вот наша вопиющая разнузданность — очень даже. Он счёл это личным оскорблением, потому что, по сути, был конвоиром, а чувствовал себя таксистом, везущим в любовный отель несдержанную парочку.
Сбросив скорость, он обратился к Дагеру, хотя тот спал, а может только претворялся.
— Господин комиссар, мне остановиться?
— Что? — хрипло отозвался тот. — Зачем?
— Кажется, этим двоим не помешает напомнить их место.
Солдат сделал жест головой, и Дагер обернулся на нас. Он посмотрел на наши соединённые руки. Это, в самом деле, было уже слишком.
— Никаких прикосновений и разговоров без разрешения. — Он говорил на проклятом ирдамском. — Кто бы из вас двоих ни нарушил это правило, отвечать, в любом случае, придётся тебе. Разве я не говорил об этом?
Я хотела воскликнуть: "спрашивать твоё грёбаное разрешение на то, чтобы быть вместе? Мне и Ранди? Это даже не смешно!", но вместо этого выдавила:
— Говорили, господин комиссар.
— Руки.
Мне хотелось показать ему средний палец, а потом прижаться к губам Ранди в самом развязном, взрослом поцелуе. Но всё что я сделала — высвободила свои пальцы из хватки чужих ладоней. Ранди сопротивлялся мне неосознанно. Всё это выглядело, как похищение, которое происходило на его глазах.
— До самолёта ещё часа два, — вклинился жаждущий справедливости солдат. — Я тормозну…
— Это лишнее, — отозвался Дагер. — Они понятливые. Я ведь не ошибаюсь?
Всё должно было произойти так: Ранди закинул бы цепь своих наручников на шею водителя, обездвиживая. Я бы выхватила пистолет из кобуры Дагера и заставила бы их остановить машину. Два выстрела с промежутком в три секунды, и мы были бы абсолютно свободны, а главное — чисты перед родиной и совестью.
— Никак нет.
— Если решите пренебречь правилами ещё раз, неважно кто из вас, пристрелю я именно тебя. — Дагер был спокоен, отчего даже мне было трудно понять, говорит он серьёзно или блефует. Собственно, корчить из себя последнего подонка ему не привыкать. — Ясно?
— Так точно.
— А теперь скажи это своему приятелю, чтобы он потом на меня не обижался.