— Не оставляешь мне выбора, господин тюремщик? — проворчала я, подтягиваясь к изголовью.
— Именно. Ведь если он у тебя будет, ты перестанешь быть "человеком чести" и превратишься в самого обычного дезертира. — Похоже, Дагер тоже всё это время нащупывал моё слабое место и вполне удачно: обострённое чувство справедливости. — Подавляя твою волю, я облегчаю твою совесть и делаю тебе тем самым огромное одолжение, не так ли?
— Слышал бы тебя Атомный, — прошептала я, вызывающе улыбаясь.
— Но он не слышит.
Улыбки как не бывало. Почему из его уст это прозвучало настолько обидно? Я ведь и так знала, что "он не слышит", потому что его, чёрт возьми, уже который день здесь нет.
— Не наглей, — пробормотала я, следя за тем, как он кидает пакеты на кровать и проходит к окну. — Можешь говорить что хочешь, но не советую больше входить без разрешения. — Он приготовился к очередной порции угроз и обвинений, но я превзошла его ожидания. — Что если бы я была не одета или занималась какими-нибудь непотребствами?
— Как вчера в моём кабинете?
Два-ноль в его пользу.
— В тот раз я ничего подобного!.. — вспылила я, чувствуя, что краснею. — Да какая разница?! В любом случае, не принимай это на свой счёт!
— Ну что ты, как я смею. — Он всё ещё стоял ко мне спиной, пряча лицо, но его голос выдавал улыбку. — И всё же вопрос с одеждой я решил. — Я посмотрела на покупки, которые лежали в изножье кровати. — Мне нужно уходить, а ты примерь их, ладно? Я не был уверен, насчёт размера и стиля, поэтому…
— Зашёл в детский магазин? — Я заглянула в первый попавшийся пакет из чистого любопытства. — Я не ношу чёрное и красное. Ах да, и ещё ничего купленного тобой.
Сложив руки за спиной, Дагер обернулся и оглядел меня, как если бы мог без слов дать понять, что это глупо. Хотя бы потому, что я нахожусь в его доме, пользуюсь его вещами и ем еду, предоставленную им.
— Тогда считай это приказом тюремщика. — Он был сама любезность. — Цвет — это, несомненно, важно, но куда важнее угадать с размером, что при твоём весе и росте не так-то просто.
Рассказала бы я тебе, почему у меня такой вес и рост, да заводить старую пластинку неохота.
— Чёрное, чёрное, красное, — бормотала я, откидывая вещи за спину, даже не разглядывая.
Похоже, чёрный был его любимым цветом, а красный — любимым цветом его бывшей и, видимо, единственной девушки, из-за чего он теперь всех ровнял под одну гребёнку.
— Я спешу, — бросил Дагер, направляясь к двери. — У меня назначена встреча на семь, вернусь поздно. Если тебе всё же что-нибудь понравится…
— Погоди, погоди. — Для тюремщика он вёл себя слишком уж послушно. — Ты что, не хочешь узнать, как это будет на мне смотреться?
Я не могла позволить ему уйти и не поквитаться, поэтому затеяла эту игру. Для виновного в самых тяжких грехах преступника у него было слишком хорошее настроение.
— Не сейчас, Пэм. Если ещё не будешь спать, когда вернусь, тогда…
Мне кажется, или он не столько спешил по делам, сколько рассчитывал исчезнуть до того момента, когда я увижу всё?
— Например, вот это? — Я выудила из пакета нижнее бельё. — Хотел поглядеть на меня в таком чёрном, да?
— Нет, чёрт возьми!
— Но на кого-нибудь точно. Например, ты бы с удовольствием посмотрел…
— Пэм!
— Это не то. И это. — Я добралась до тёмно-синего сарафана. — Знаешь, я всегда считала, что это твой цвет. Но так как ты от него отрёкся, а я — совсем наоборот…
— Не буду мешать.
— Тут молния на спине. Мне одной не справиться, — слукавила я, добавляя: — Это не займёт и двух минут.
Он замер на пороге в нерешительности; офицер, утративший храбрость, мужчина, забывший, кто в доме хозяин.
— Да, этот неплох, — рассудила я, прикладывая обновку к груди. — Хочу его померить.
И Дагер капитулировал. Стоило только сказать, что хоть одна вещь, выбранная им, пришлась по вкусу. А встреча, назначенная на семь, могла и подождать. Конечно, эту снисходительность можно было списать на природную доброту (хотя он не ко всем был одинаково добр), на заискивание передо мной или на особое отношение к моей матери, чьим отражением я являлась.
Как бы там ни было, он прикрыл дверь (хотя в этом не было никакой нужды) и скрестил руки на груди в жесте ожидания.
— Не отворачивайся, просто закрой глаза. — Когда он подчинился, я слезла с кровати, подхватив сарафан. — Помнишь, как я однажды заставила тебя играть со мной в прятки? Ты так вызывающе пялился на мою мать, что я не выдержала и сказала "закрой глаза". Все обернулись на меня, и ты тоже… так уставился. Мне просто хотелось, чтобы ты перестал на неё глазеть, но, чувствуя всеобщее недовольство моим поведением, я сказала, что хочу поиграть с тобой в прятки.