— Быстрее.
Что-то шепча по поводу того, как ему нравится моё нетерпение, Ранди скользнул рукой под ткань моего белья. Кожа к коже. Словно желая забрать своё.
Закрыв глаза, я запрокинула голову.
— Ты чувствовала это? Влагу на своих пальцах?
— Да.
— Ты очень быстро становишься мокрой, когда думаешь обо мне.
Едва ли это был вопрос, но мне захотелось ответить. Потому что от очередного «да», Ранди едва крышу не снесло.
— Ты же знаешь, что это значит? — Технически, но я боялась думать об этом. Секс в моём сознании ещё долго будет связан с унижением, насилием и болью. С войной. — О чём ты думала, когда прикасалась к себе?
О том, как ты прижимаешься к заднице медсестры, у которой под юбкой ни черта кроме влажной, горячей нужды. Как ты нагибаешь её и не даёшь обернуться, потому что не хочешь видеть её лица. Как ты повторяешь её имя, хотя не имеешь ни малейшего понятия, как её зовут. Как ты ненавидишь себя за то, что чувствуешь, но ничего не можешь с собой поделать. Как ты страдаешь и наслаждаешься одновременно.
Но дабы он не счёл меня сумасшедшей, я сказала:
— Я представляла тебя на коленях в наручниках, слизывающего джем.
Потому что это было самое эротичное, что я видела в его исполнении. Когда он зашнуровывал мои ботинки, когда сидел на полу душевой, прикованный к трубе и промокший, когда пробовал малиновый джем, говоря, что знает кое-что слаще, я чувствовала себя именно так, как сейчас: мне нужно было почувствовать хоть что-то между ног. Давление, трение, скольжение…
Глухо рассмеявшись, Ранди вытащил руку из моих брюк и демонстративно медленно облизал свои пальцы. Браслет наручника блестел на его смуглом запястье.
Ох ты ж… боже…
Когда он творил что-то настолько сумасшедшее и вот так улыбался, я могла забыть обо всём на свете. О том, что нахожусь в машине вражеского генерала, которую мы угнали после того, как заявились в гости к полубрату, до смерти напугали его жену и вдоволь поиздевались над ним самим, в том числе.
Хотя меня быстро спустили с небес на землю.
- хочу, чтобы ты вспоминала об этом почаще, — произнёс Ранди, отстраняясь от меня, и уже через мгновение мне стала ясна причина его внезапной холодности.
Послышался скрежет, будто куском арматуры прочертили по боку машины, соскоблив краску. А потом металлический прут ударил в бронированное стекло с моей стороны.
— Идите сюда, парни. Тут всего два каких-то гомика.
Протяжному свисту ответил хоровой гогот, но вокруг было так темно, что я не могла рассмотреть лиц. Даже предположить, сколько их — списанных по причине непригодности солдат, а теперь просто пьяниц, наркоманов, садистов, — окружило автомобиль.
Нащупав под креслом пистолет, я передёрнула затвор, но Ранди покачал головой.
- сам. Не выходи из машины.
Это было вовсе не радением за мою безопасность. Ему просто не нравилось, что столица Ирд-Ама отделалась малой кровью. Он должен был оставить как можно больше следов своего присутствия здесь, и заодно сорвать на ком-то злость, которая после встречи со Свеном никуда не делась. Парни нашли его сами, и он не хотел, чтобы пистолет распугал его добычу.
— Пять минут, — пообещал он, но я дернула его назад. И вовсе не для того, чтобы призвать к благоразумию.
— Тот, что справа, оскорбил меня. Очень обидно.
— Подожди, сейчас он перед тобой извинится, — пообещал Ранди, выбираясь из машины.
Он, в самом деле, закончил через пять минут.
А уже через полчаса я сидела за решёткой камеры предварительного заключения в местной тюрьме.
56 глава
Возможно, масштабную стычку заметил патруль и вызвал подкрепление. Или же по нашему следу генерал пустил гончих, сообщив, насколько мы неадекватны и опасны. Нас окружили, и вопреки просьбе Ранди оставаться в машине, я вылезла из безопасного салона, потому что без оружия Атомный бы долго не протянул. Но я не успела до него добраться: в спину что-то ужалило, и я упала плашмя ещё до того, как поняла, что это транквилизатор.
Очнулась я уже в тюрьме. Ранди не было рядом, но его, наверняка, держали где-то поблизости. Нас разделили, потому что вместе мы были Атомным комбо, а по отдельности — потерянными, сходящими с ума от страха друг за друга, мечущимися по клетке животными.
И так продолжалось несколько дней. Со мной никто не говорил за исключением пары фраз, брошенных сразу после моего пробуждения. О том, что мы совершили и на сколько это тянет.
— Угон машины, кража табельного оружия, нанесение тяжких телесных гражданским и лицам при исполнении, сопротивление при аресте. За это меньше пятнадцати лет не дадут. Каждому. А могут и расстрелять. Это уж как повезёт.
Как будто, пятнадцать лет в компании худших из худших (преступников Ирд-Ама) были бы невероятной удачей для меня. Пятнадцать лет, боже. Уж лучше казнь.
Но как же Батлер, Саше и Эмлер?
А Ранди? Он, наверняка, не простил бы мне эту очередную трусость, хотя сам едва ли чувствовал себя лучше. Я могла представить его, в чужом «ошейнике», сосредоточенного и молчаливого, ловящего каждый звук и невольно вспоминающего события, предшествующие драке. Его руки ещё помнили тепло моего тела, а теперь он не знает, что со мной, а если даже узнает, то не сможет этому помешать.
Если вспомнить, мы уже столько раз были во вражеском плену, но так и не выработали плана, по которому бы мы действовали, после того как нас разлучат. Потому что без Ранди я ничего толком не представляла. А Ранди почему-то решил, что ничего не представляет без меня. И всё же из большинства передряг вытаскивал он меня, а не наоборот.
Поэтому я решила вернуть долг любым способом.
— Да генерал сам одолжил нам машину! — крикнула я, когда принесли пайку. — У него спросите.
— Уже спросили.
И, наверное, то, что нас до сих пор не судили и, вообще, оставили в живых, говорило в нашу пользу. Генерал Кокс зачем-то подтвердил наше «родство». Словно давал нам второй, последний шанс принять его дружбу. Почему нас не выпустили сразу? Это уже была идея полубрата. Совместив приятное с полезным, он отомстил и несколько остудил наш пыл. Теперь, ослабших, притихших и напуганных, нас было легче сломить. Поэтому, когда полубрат решил меня навестить, разговор наш проходил без свидетелей и наручников в комфортабельной комнате для свиданий: одну меня Свен не боялся.
Я села за стол напротив и, увидев полубрата, поджала губы.
— Отлично выглядишь. — Само собой, это был сарказм. В шине-воротнике, которая подпирала его оплывшее, пятнистое лицо, Свен был похож на растолстевшего мопса, затянутого в корсет. — Ремень на твоей шее тоже смотрелся неплохо, но это просто… — И я подняла вверх большой палец. — Но мне второй пёс не нужен, так что я не понимаю, зачем ты сюда притащился в этом ошейнике.
Свен поморщился, заговорив едва слышно:
— Я рад, что, даже оскорбляя, ты не теряешь изящества. Боялся, армия уподобит тебя разнузданной, оскотинившейся солдатне.
Вспомнив Голдфри, я ответила:
— Кого я оскорбляю, так это собак сравнением с тобой. А для тебя это комплимент. И, кстати, эта солдатня поблагороднее тебя будет, потому что осталась верна своему долгу, а ты, чмо двуличное, бросил семью. Про родину я промолчу.
— И поэтому я жив. И ты тоже жива именно поэтому. И твой бешеный прихвостень, с которым наша мать связывала неоправданно большие надежды.
Улыбка сползла с моего лица.
— Не говори о нём так.
— Этот эксперимент был заранее обречён на провал, — продолжил Свен, смекнув, что задел меня за живое. — Мама хотела доказать, что даже неприкасаемый может стать достойным членом общества. Но гены пальцем не сотрёшь, он вырос в редкостного ублюдка. Помнишь, как ей нравилось показывать его публике? Он был звездой каждого приёма. Такой забавный. Настоящее чучело. Странно лишь, что ты так пристрастилась к её игрушке.
— Ты даже не представляешь насколько.
Свен прищурился.
— Ты сказала, что всегда завидовала мне. А я завидую тебе сейчас. Я бы тоже хотел себе такое домашнее животное. На них нынче мода.