В общем, он меня не убил.
Взглянув на тарелку и салфетку, в которую были завёрнуты столовые приборы, комендант утомлённо проворчал:
— Убери это с моих глаз. Немедленно.
Я развернулась и пошла к двери, но он меня окрикнул:
— Ко мне, дура! — Я вернулась к столу. — Сядь.
Потоптавшись на месте, я скосила взгляд на тот самый деревянный стул.
— Хотя нет, погоди… — пробормотал Хизель, оглядев стол.
О, ну если он настаивает.
Как будто степень моей занятости с некоторых пор играла какую-то роль, когда дело доходило до коменданта и его "капризов". Я послушно наблюдала за тем, как он сгребает в кучу конверты, письма, папки, разглядывает их, пытается сортировать… но в итоге одним широким движением всё сметает на пол.
— Теперь садись. — Я подчинилась. Безэмоционально. Удивляться, радоваться или морщиться от боли здесь тоже можно было только по приказу. — Ешь.
Я поставила тарелку на стол и наклонилась над ней. От блюда ещё шёл влажный, ароматный пар. Опустив голову ниже, я почувствовала, как он касается моего лица, забирается в лёгкие… Еда, господи… Не пересушенная, пригоревшая или разваренная каша. Не просроченные консервы. Не шелуха и очистки. В тот вечер ужин превратился для меня в священнодействие. В какой-то религиозный ритуал.
Трясущимися от волнения ладонями я разгладила салфетку на коленях. Чистую салфетку на измазанных чёрт знает чем штанах. Взяла начищенные до белого сияния столовые приборы. Мои искалеченные руки не узнавали нож и вилку спустя полтора года, но этикет… он у дваждырождённых в крови.
Похоже, выдержка и соблюдение худо-бедных приличий удивляли не только меня.
— Я же сказал убрать это с моих глаз поскорее! — рявкнул Хизель, добавив мягче: — Жуй давай.
Возможно, он решил, что стряпня отравлена?
Комендант встал из-за стола, пнув крутящегося у него под ногами кота. Тот, возмущённо взвизгнув, занял безопасный наблюдательный пункт под креслом.
Пока я резала рыбу на мелкие кусочки, подполковник добрался до запасов алкоголя, которые хранил под замком. Забрав из сейфа графин, он вернулся за стол, как раз в тот момент, когда я боролась со слезами. Я жевала, а они самовольно текли по моему ничего не выражающему лицу и скапливались на подбородке, как дождевые капли на карнизе. Аномалия: такой реакции не мог добиться от меня даже старательный Кенна Митч.
— Только этого мне тут не хватало, — проворчал Хизель, наполняя мутный стакан. — Что? Не нравится? Это, конечно, не сигары, ха-ха
Прежде чем ответить, я подождала, пока он осушит первую стопку.
— У меня… особое отношение к рыбе.
— Неужели? У меня тоже.
Он подумал несколько секунд, прежде чем послать дела к чёрту и налить себе вторую порцию. Вероятно, телефонный звонок и скорый визит нежеланного гостя окончательно приговорили этот и без того паршивый вечер.
— Ты ешь, ешь… — Голос мужчины охрип, из него пропала агрессия. — Ну так что там, с твоим отношением?
Я задумалась на мгновение… Нет, не над его вопросом. А над самой ситуацией: вражеский офицер интересуется вкусовыми предпочтениями грязного сопляка, пока тот, плача, приканчивает его ужин. Кто из нас двоих сумасшедший?
— Я чуть не утонула, когда мне было четыре. Рыба шла на нерест… Я потянулась за ней и упала в реку.
— И как ощущения? — поинтересовался Хизель, доставая из внутреннего кармана кителя серебряный портсигар.
— Я не помню.
— Серьёзно?
Бессмысленно тратить время на болтовню, когда всё, чем ты хочешь занять свой рот — еда. Я обращалась с ней так внимательно, почти любовно, что подполковник не решался меня торопить.
— Я помню лишь запах и скользкие, упругие тела… Их было так много… казалось, больше чем самой воды. Они погибали сотнями… в зубах животных, разбиваясь о камни или по воле течения оказываясь на берегу. Но это не заставило их передумать, даже замедлить ход… — Я насадила на вилку кусочек. — Это…
— Вдохновляло?
— Это…
— Пугало? Завораживало?
— Это хотелось остановить, — сообразила я, в конце концов. — Спасти их.
Комендант смеялся, не разжимая зубов, в которых была зажата сигарета. Он некоторое время возился с зажигалкой, но, видимо, сегодня вещи не желали его слушаться. Ни зажигалка, ни верхняя пуговица рубашки, ни стакан…
— Отставить! — Случайно опрокинув стопку, комендант попытался вернуть ей вертикальное положение. — Я кому сказал "отставить"?! Смирно, солдат!
Похоже, Хизель частенько закладывал за воротник. И когда в меню числилась рыба, он менял одно блюдо на другое — на алкоголь и табак. Знать бы, почему…
— И что же произошло? — спросил подполковник, пожевывая сигарету.
— Меня вытащили. Спасли.
— Спасли, правда? — Он демонстративно огляделся. — И кто же этот герой, приговоривший тебя к такой сладкой жизни? Кого нам следует благодарить?
Я молчала, глядя на быстро — как будто против моей воли — пустеющую тарелку.
— Твой папка? Нет? Мамочка? Они-то само собой, однако… Наверное, слуги, у вас же их было, как грязи. — Я покачала головой. — Ну, так кто же?
— Собака…
— Атомная?
— Нет, обычная собака. Она залаяла, и её услышал… — Я попыталась вспомнить лицо Дагера. — Лучший друг полубрата.
— "Лучший друг полубрата", ха? У них тоже имён нет?
Спиртное делало Хизеля похожим на ребёнка всё сильнее: теперь он выглядел не только капризным, но ещё покачивался на стуле, отшвыривая ногой разлетевшиеся по полу конверты, письма, документы…
— Нет. Думаю, теперь нет.
Озвучивать родные имена, надеяться на то, что эти люди ещё живы — это было больнее, чем просто мысленно их похоронить. С известных пор смерть нас не пугала.
— И куда же они подевались в такой ответственный момент, а? Где же твой спаситель? Рассуждая логически, ему должно быть сейчас хуже, чем тебе. Иначе в его геройстве не было никакого смысла.
— Он уже… наверное…
— Сдох, — подсказал сухо Хизель. — Они все сдохли: те, кто тебя "спасал". Потому что были слабаками. И тебя оставили здесь, потому что у слабаков кишка тонка решиться на другое, единственно верное в таких вот ситуациях "спасение". Ты понимаешь, о чём я говорю?
В качестве подсказки, он вытащил из кобуры револьвер и положил его на стол.
— Как они могли оставить тебя здесь? На месте твоей матери я бы удавил тебя собственными руками. — Что это? Садистская разновидность жалости? — Уверен, мне бы хватило сил… Хотя я этого никогда не узнаю. У меня-то детей нет.
Хизель раскручивал револьвер на столе, словно крупье — рулетку.
— Так может, положение, в которое меня поставила война, не такое уж и плохое?
— Какое положение? — спросила я, хотя и понимала, что задавать вопросы здесь может только он.
— Такое, мать его, положение, — процедил раздражённо мужчина, — что окажись в нём вся наша армия, местным женщинам не пришлось бы красть гранаты и прятать их под подушками или между бёдер.
Я слушала его, как будто понимая и в то же время — нет. Вряд ли он говорил о том, что заводить семью ему запрещает "профессия" или покалеченное войной мировоззрение. Было что-то ещё, что комендант проклинал, но иногда, крайне редко, видел в этом справедливое волеизъявление небес.
— А ты… вот ты скоро вырастишь… Год, в лучшем случае — два, и какой-нибудь ублюдок доберётся до тебя. И ты вспомнишь тогда этих "героев". Знаешь, кого ты тогда станешь проклинать? Того самого "лучшего друга твоего как-его-там"…
— Он спас меня, потому что не мог поступить иначе! Из всех кого я знаю, он самый…
— Да что ты заладила?! — Комендант шарахнул кулаком по столу, не щадя руки. — Спас?! Ты, похоже, не знаешь, что это такое. Но я тебе покажу.
Хизель схватил револьвер, проверил барабан и поднялся. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы вернуть ногам устойчивость. А я ждала, не двигаясь и почти ни о чём не жалея. По крайней мере, я умру не голодной, в собственном доме. Вот только Ранди жалко… на этот раз, вернувшись, он меня в живых не застанет. Появившись на пороге, "Атомный" будет долго и бессмысленно искать, и вряд ли кто-нибудь отважится сообщить ему скорбную новость.