Его отвлёк телефонный звонок. Проведя пару раз рукой по ежику волос, я посмотрела на Ранди.
Ведь есть такие слова, которые всё ему объяснят. Что мне сказать, чтобы он понял?
— Ты слишком полагаешься на болтовню, — отметил Ранди, рассудительно продолжив: — У таких, как я, другие способы убеждения.
— Здесь они не работают.
Он пожал плечами, переводя взгляд на надрывно кричащего в трубку полковника.
— Этот точно сработает.
— Хм?
— Кляп в рот, спустить штаны и засунуть карандаш в уретру.
В самом деле, у нас с Ранди был интересный период взросления, богатый на выдумки подобного рода. Наши ровесники ломали головы над тем, что подарить маме на день рождения, а мы, как заставить полковника пойти у нас на поводу.
— О чём разговор, ребятки? — спросил мужчина, бросив трубку на рычаг.
Я искоса посмотрела на частокол остро заточенных карандашей, стоящих в стакане на краю письменного стола.
— Нас нельзя разлучать. Мы с самого рождения вместе. Мы способные, дисциплинированные, верные… — Я перебирала все возможные аргументы. — Мы должны быть на фронте. Мы не станем отсиживаться в тылу…
— Так я тут, по-вашему, отсиживаюсь? — Он жахнул по столу так, что в приёмной за дверью все присмирели. — Те, кто на заводах ишачат, тоже отсиживаются? Или связисты? Медики? Снабженцы? Ты что, вообразила, будто всё на солдатах держится? Что без тебя не обойдутся? Пострелять захотелось? Это тебе не игрушки! Видел я таких!
Пустяк, мне доводилось слышать оскорбления и пообиднее. Хотя они и исходили не от счастливых обладателей прекрасной тёмно-синей формы и звучали по преимуществу на чужом языке.
— Это тебе не детский сад. Детям там не место.
— Тогда где нам место? Мы теперь нищие, бесправные, да. У нас забрали последнее, но мы не собираемся стоять на коленях и протягивать руку для подаяния. Даже перед вами.
— Нахалка какая… — оторопел Вольстер.
— Нам ничего от вас не нужно. Нам вообще ничего не нужно, кроме мести.
— Тоже мне, мстители. Видел я таких в обмоченных штанах. Припрёшь вас к стенке, и никакой храбрости, одни лишь сопли. — Он перегнулся через стол, тряся перед моим носом пухлым пальцем. — А я ведь припру за подобные разговорчики! Ты героиню из себя не строй! Я-то знаю, как вы там геройствовали! Что говорится в уставе, знаешь? Пленных не бывает! Бывают только трусы! Предатели! Рассказать, что мы тут делаем с предателями?
Обижали не сами слова, а непонимание. А ведь, казалось, говорим на одном языке, стоим на одной стороне, боимся одного и того же…
— Убью! Расстреляю! — грозился полковник, а за дверью стояла гробовая тишина.
— Не получится.
— Что?!
— Расстрелять не получится. Если на то пошло, вешайте.
В какой-то момент мне показалось: так он и поступит. Если до этого он лишь нагонял на нас страх, то теперь готов был осуществить угрозу. Моё появление нарушило его привычный распорядок дня, всю жизнь. Таких детей он не видел. Не хотел видеть. Детей требующих вместо шоколада крови.
Полковник откинулся в кресле и ослабил воротничок рубашки.
— Думаете, я тут с вами шутки шучу? На что вы годитесь? Этот "пёс" твой малолетний… Ладно, чёрт с ним! Месяц реабилитации, два года в "учебке", и из него наверняка выйдет что-то путное. Это максимум, на что ты можешь рассчитывать.
— Нас нельзя разлучать.
— Да ты просто не знаешь, о чём просишь. — Теперь он увещевал, а не угрожал. — Что если один из вас умрёт на глазах другого? Вы не сможете с этим жить. Сражаться бок о бок с тем, кого ты знаешь с рождения? Это только звучит красиво. А на деле? Один умер, другой себе пулю в лоб. Потому что видел. Потому что мог, но не спас. Потому что виноват. Это только когда человек один, его хрен сломишь.
— Мы не можем поодиночке…
— Найдём ему надёжного контроллера. У кого уже есть опыт в общении с такими… — Он откашлялся, — трудными случаями.
— Он не станет никого слушаться, вы же понимаете.
— Станет. Ты только объясни ему.
— Не буду.
В этот словесный теннис можно было играть до самого заката, и в какой-то момент полковник это уяснил. Вольстер понял, что из этой ситуации существует только два выхода: казнить нас или пойти на компромисс. Он выбрал второй вариант. Как раз в тот момент, когда Атомный приблизился к его столу и медленно вытащил из стакана один из карандашей.
— Ну что мне с тобой делать? По возрасту и здоровью не проходишь, так ведь и не умеешь ничего. — Мужчина обречённо простонал, давя пальцами на пульсирующие виски. — Палмер… ну где я мог уже слышать эту фамилию?
Возраст и здоровье — да, тут крыть мне было нечем. Но пожив в госпитале, я кое-чему научилась. Перевязывать, обезболивать, ставить капельницы, ассистировать на операциях — даже от такой меня мог быть прок.
— Я могла бы стать санинструктором. Если определите нас в одну роту…
— Нет, — отрезал полковник, покосившись на Ранди. Тот проверял большим пальцем крепость и остроту стержня. — Не так скоро. Вот как мы поступим… — Он замолчал на полуслове, посмотрев на меня так, словно увидел впервые. — Как, говоришь, тебя зовут?
21 глава
Выйдя на улицу под снег, я схватила Ранди за плечо. Спина болела. И сердце.
— Что он сказал? — поинтересовался Атомный, помогая мне пройти к машине. Когда я не ответила, он бросил: — Неважно.
Он верил, что раз я согласилась, условия полковника были вполне приемлемы.
Закрыв лицо ладонью, я попыталась справиться с приступом дурноты. Северный ветер забирался за ворот, но я не чувствовала холода.
— У нас ещё около часа, — сказал сопровождавший нас офицер шофёру, когда мы забрались в салон. — Заедем перекусить, и на вокзал. Парню предстоит долгая дорога, нужно ему кое-что прикупить. Тут есть один магазинчик…
На вокзал? Зачем нам на вокзал? Я никак не могла вспомнить…
— Ты дрожишь. — Ранди заботливо грел мои ладони между своими, поднося их очень близко к губам. — Замёрзла?
Он казался счастливым. Его переполняла любовь, которую он привык прятать от чужих глаз. Теперь с этим было труднее. Атомный верил, что последнее препятствие мы оставили за спиной в тот момент, когда вышли из кабинета Вольстера.
Я отодвинулась от него к самому окну, проведя рукой по колену.
— Приляг. Ты выглядишь вымотанным.
Он подчинился, но отнюдь не из-за усталости, а потому что хотел почувствовать это: без опаски закрыть глаза, положить голову на мои бёдра, прижаться к животу и понять — он в безопасности.
Чувствуй, Ранди. Ты должен быть самым счастливым сейчас. Ты должен понять, чего тебя снова хотят лишить.
Всё, что было дальше, напоминало сон: там мы тоже часто ели, много, с аппетитом, но совершенно не чувствуя вкуса. Когда же я очнулась, мы стояли на переполненном перроне. Чья-то тяжёлая ладонь похлопала меня по плечу, и надо мной раздался голос:
— У вас десять минут. А мы пока покурим. — Наш сопровождающий ткнул пальцем в сторону толстой колонны, под которой его ждал водитель и ещё какой-то человек. Последний что-то выспрашивал у шофёра, поглядывая в нашу сторону с любопытством.
Ранди проводил офицера долгим, недовольным взглядом, по привычке спрятав руки в карманы.
— Гляди-ка, я совершенно про него забыл. — Он достал карандаш, уведённый из кабинета Вольстера. — Думал, что всё же до этого дойдёт… Хорошо, что не дошло. Не самое приятное зрелище.
— Давай отойдём, — пробормотала я, выбираясь из леса обступивших нас тел.
На вокзале было много военных. Но женщин, всё-таки, больше. Мы пристроились за газетным ларьком, и я ещё долго подбирала слова, глядя на поезда. Они трогались с места тяжело, с надрывным, болезненным свистом, уезжая нехотя и, казалось, навсегда.
Гремел военный оркестр, выли женщины, ветер трепал флаг Сай-Офры. Вокруг было так шумно, настоящая пытка для тайнотворца, но Ранди смотрел на меня, терпеливо ожидая объяснений. Такой готовый абсолютно на всё.