— Кажется, этот уже наигрался.
— Ах ты… паскуда… — прошипел едва слышно тот. — Думаешь, Голдфри спустит вам это с рук?
— Вы кое-что забыли, парни, — ответила я шёпотом. — Больше "псов" и контроллеров, Голдфри ненавидит стукачей. — Озадачено подперев подбородок кулаком, я раскачивалась на пятках. Вперёд-назад, вперёд-назад, словно маятник. — Так во что бы нам с вами поиграть?
34 глава
Не скажу, что вину тех солдат могла искупить лишь кровная месть, но и не банальное "прости". Серьёзность наших с Ранди намерений касательно этих двух совпадала с серьёзностью их планов на меня. Мой юный возраст, мой статус, моя обязанность спасать и лечить таких, как они, включали перед ними красный свет, который они проигнорировали. Перед нами красный свет включал один лишь устав, поэтому не им винить нас в подлости и жестокости.
Меня почти не мучила совесть.
Когда Ранди выпрямился, оставляя солдат лежать на земле, я подумала "с возвращением!". Это казалось странным, хотя и правильным: Атомный вернулся таким, каким я его видела в последний раз. Со сбитыми в кровь руками, тяжело дышащим от гнева, а не от усталости, и всё ещё не удовлетворённым. Ни эти несостоявшиеся насильники, ни Митч, ни весь ублюдочный квартет — наверное, уже ничья боль и смерть не могли удовлетворить его полностью. С каждым новым сражением Ранди становился всё ненасытнее. Запах крови стал для него наркотиком, он уже не мог без убийств.
Я невольно задумалась над тем, что будут делать после войны такие бездомные моральные калеки, но Ранди одним взглядом выгнал из моей головы все мысли.
— Так на чём мы с тобой остановились?
Это было бы смешно, если б не было так страшно. Почему Атомный счёл именно этот момент самым подходящим для продолжения нашего разговора? Почему он вообще решил, что его нужно продолжать?
— А ты не хочешь для начала…
— Нет, — отрезал он, переступая через безмолвных противников. — Важнее всего сейчас понять, что ты понимаешь под предательством.
Мы знаем друг друга так долго, а рамки верности так и не установили. В Раче, в детстве всё было проще, даже верность была простой, детской. Она предполагала всего лишь ненависть ко всему вражескому — от сигарет до цвета. Взрослая верность превращала во врагов не только "чёрных", но и всех красивых женщин, претендующих на Ранди в том самом порочном смысле. Я готова была обвинять его в измене, даже если он задержит свой взгляд на одной из них дольше, чем на секунду. Но как ему это объяснить? Ему нужны слова, а я чувствую это интуитивно.
Как оказалось, Ранди нужны были не только слова. Он протянул ко мне руку, но отнюдь не для объятий. Схватив за запястье, Атомный потащил меня за собой так быстро, что мне пришлось бежать.
— Я поступил с тобой несправедливо, Пэм? Я чего-то лишил тебя? В чём заключается моё предательство?
Глядя ему в затылок, я долго сопротивлялась мысли, настойчиво просочившейся сквозь зубы:
— Ты полюбил то, что мне отвратительно.
— Как в случае с сигаретами? — спросил Ранди, не оборачиваясь. — Даже в тот раз, когда я заменил воздух Рачи дымом вражеских сигарет, ты списала всё на войну. Так в чём именно я провинился теперь?
Чокнуться можно. Он считает курение даже большим грехом, чем неверность?
— Не сравнивай женщин с сигаретами.
— Почему нет?
Он ещё спрашивает?! Потому что женщины не так просты, как сигареты, и хотя ему противопоказаны как первые, так и вторые, женщины куда интереснее, желаннее и слаще. Потому что в женщинах его привлекает всё, а в сигаретах один только никотин. Потому что женщины вызывают физическую зависимость тут же, стоит только один раз попробовать, а к сигаретам он привыкал долго, через силу.
Но я, превозмогая стыд, выдавила лишь:
— Потому что это не одно и то же.
— Для меня или для тебя? — Моё молчание вынудило его обернуться. — В чём разница, Пэм? Или ты сама не знаешь?
— Не строй из себя идиота.
— Ты ненавидишь сигареты?
— Ты прекрасно это знаешь.
— И всё-таки я курю вот уже пять лет, — бросил он, дёрнув меня на себя, когда я попыталась высвободить руку. — Ты ненавидишь женщин?
Только тех, которые хотят сделать своим моё.
Молчание в данном случае было ответом.
— Ты позволяешь мне курить, потому что и ты и я знаем: сигареты — это всего лишь вещи. Но женщин ты вещами не считаешь.
— А ты считаешь? — Лучше бы мне и дальше молчать, ведь прозвучало это именно так, как хотел Ранди.
— Значит, ты назвала меня предателем потому, что я сделал с какой-то шлюхой тоже, что те ублюдки сделали с твоей матерью? Или потому что ей понравилось то, что я сделал? А может потому, что она попробовала то, что должно принадлежать одной лишь тебе?
Теперь между нами не было ни расстояния, ни двери — ни малейшего препятствия. Я могла накричать и ударить его, и речь шла не столько о возможности, сколько о полном праве поступить так. Но когда Ранди смотрел на меня, я вспоминала всё, что объединяло нас. Детство, оккупацию, наполненные голодом дни и холодом ночи, месть. Прошлое, настоящее, будущее — с ним была связана вся моя жизнь. Были моменты, когда я думала, что его появление в нашей семье предопределило моё рождение и что моя смерть должна наступить вследствие его поступков.
Его взгляд меня обезоруживал. Я всё ещё не научилась ненавидеть, глядя ему в глаза. Но стоит ему отвернуться…
— Пошли.
— Куда это? — пробормотала я, тем не менее послушно следуя за ним.
— Туда, где я смогу тебя спокойно трахнуть.
Боже-боже, Ранди. Мы знаем друг друга так долго, но ты каким-то чудом умудряешься из раза в раз выкидывать что-то такое, что превращает тебя в абсолютного незнакомца.
Переведя взгляд с его спины, я посмотрела на зажатое в его кулаке запястье, которое я отказывалась воспринимать как моё собственное. Я бы сказала, что просто смотреть на это уже больно, но (не помню с каких пор) боль воспринималась мной только в сочетании с чем-то инородным и враждебным, а если проще: когда Ранди рядом, мне не могло быть больно.
Парадокс номер один.
Отвернувшись от наших сцепленных рук, я только тогда стала замечать других людей. Они словно появились из неоткуда, улыбаясь, подмигивая Атомному и что-то говоря мне. Они стали такими корыстно-дружелюбными и приветливыми. Они думали, что он может защитить меня от каждого из них. В этом они были и правы, и, вместе с тем, глубоко заблуждались. Да, он мог защитить меня от каждого из них, но это не означало, что рядом с ним я в полной безопасности.
Парадокс номер два. Ранди не способен был дать отпор только одному противнику — Атомному псу.
Втолкнув меня в палатку, он забрался следом и навис надо мной. Со стороны казалось, что всё происходит так, как он того хотел, но на самом деле моя абсолютная покорность обескуражила его. Я лишь закрыла глаза и накрыла лицо руками, давая понять, что в происходящем не участвую.
Послышался шорох одежды, звякнула пряжка.
— Взгляни на меня, Пэм. Что такое? Я дам тебе то, что заставляет тебя завидовать потаскухам, чьих имён я даже не знаю.
— Ты не сделаешь этого. — Это ни в коем случае не было попыткой взять его на "слабо".
— Разве? — Ранди развёл мои колени, размещаясь между ними. — Ты назвала меня предателем, я все эти три дня мечтал "искупить свою вину".
— Ха-ха, собрался сделать то, что только что сам же предотвратил? — без особого веселья проговорила я, прижимая предплечья плотнее ко лбу, к глазам. — Хочешь присоединиться к ублюдочному квартету — валяй. Но я не стану смотреть на это.
Страшнее оскорбления для него не придумать. Назвать его предателем — ещё полбеды. Поставить его в один ряд с Митчем, Батлером, Саше и Таргитаем — это болезненнее любых пощёчин и "ненавижу-будь-ты-проклят-пошёл-вон" вкупе.
Но он заслужил, чёрт возьми. Заслужил.
— На это? — повторил Ранди тихо. — На меня? На мою попытку понять, в конце концов, что ты понимаешь под верностью? Объясни мне уже, чёрт возьми! Грёбаные сигареты и шлюхи. Я могу курить первые, но не смею трахать последних, потому что ты видишь в них какую-то разницу! Какую, Пэм?