— Всё от начала до конца я узнаю от Свена. К слову, было бы неплохо, если бы ты уже предоставил нам возможность встретиться.
— Ты не веришь мне?
— Да ты смеёшься.
— Почему Свен, чёрт возьми? — Дагер вспомнил строевую подготовку и пополз на локтях, подтягивая своё тело выше по ступенькам. — Почему постоянно он? Это был я! Я прошёл через это! Я спас тебя!
Я не знала, говорил ли он о матери или обо мне, да и была ли разница, ведь он вкладывал в слова совсем другой смысл. Свен губил нашу семью. Дагер её спасал.
Наверное, уже тогда я поняла, какая именно месть будет идеальной в его случае. Мне просто нужно было сыграть на его одержимости одной женщиной, воспользоваться нашей с ней схожестью, которая проявлялась с каждым днём всё ярче. Голос, повадки, внешность — медленно-медленно Гвен Дуайт проступала из-под маски циничного, нескладного солдатика.
Когда мне удалось пробраться в кабинет комиссара, я в очередной раз убедилась в собственной правоте и в не поддающейся лечению одержимости его хозяина. В ящиках письменного стола, ломящихся от бумаг, я нашла две фотокарточки, которые лежали поверх корреспонденции и прессы. (Снимки я забрала себе подальше от греха). Договоры, планы, отчёты и конверты-конверты-конверты, прилетевшие со всех концов Ирд-Ама. Я перебрала их все, отмечая, что половину писем прислала некая Уитни.
Конверты Уитни пахли духами и были аккуратно вспороты канцелярским ножом. Остальные же вскрыли рывком и по большей части по вертикали. Вероятно, письма Уитни были ему дороги, но не несли в себе и толики той срочности и важности, которую несли грубо выпотрошенные конверты.
Я искала среди них переписку комиссара с полубратом, но в последний момент поняла, что, вероятно, Свен изменил имя и почерк, первое — осознанно, второе — под влиянием языка. В конце концов, Дагер мог сжигать письма после прочтения.
Когда же в очередной раз зазвонил телефон, я представила, что это тоже мог быть Свен, поэтому сняла трубку, держа её, тем не менее, на некотором расстоянии от уха.
— Гарри, какого чёрта ты прохлаждаешься дома? — затараторил незнакомый голос. — У тебя же отпуск только через месяц…
Я опустила трубку на рычаг, размышляя над тем, мог ли Дагер наплевать на работу и уйти в запой. Если бы мне было до него хоть какое-то дело, я бы даже позволила себе задуматься над этим на минуту-другую.
Оставив стол, я прошла к секретеру. От секретера к сейфу с шифровым замком (я ввела несколько комбинаций шутки ради, вроде даты его рождения, начала войны и моего спасения из реки). От сейфа к стеллажам с папками, рассортированным по месяцам (там было противоестественно много газет, изданных в Сай-Офре). От стеллажа к граммофону, в тумбе под которым лежала стопка пластинок. Это было тоже важно: узнать его предпочтения в музыке, но как выяснилось, вкусы у него — так себе. Ничего кроме песен Евы Кокс он не признавал. Похоже, за эти четыре года мало что не изменилось, и ирдамские офицеры всё ещё сходят по ней с ума.
На волне ностальгии я достала из первого попавшегося конверта пластинку. Пока бархатный голосок пел о взбитых сливках, облегающих платьях и коктейлях без сахара, мне думалось только о Раче, коменданте Хизеле и повешенных на фонарях дваждырождённых. Замыкая круг, я вернулась к столу, падая в крутящееся кресло с высокой спинкой. Такое же стояло некогда в кабинете отца, и крайне редко он позволял мне на нём кататься. Лучшая в мире карусель…
Когда госпожа Кокс запела об алой помаде и пышных ресницах, телефон снова зазвонил. Он звонил практически после каждой песни, и я, возомнив себя дневальным, поднимала трубку каждый раз, хотя не произносила ни слова. Похоже, Гарри был очень востребован у всех, кроме полубрата. Под конец я даже начала корить себя за излишнюю доверчивость: пусть Дагер и сказал, что Свен жив, с чего мне верить ему на слово?
Я крутилась в кресле под долгую песню о бриллиантовых кольцах, пока меня не затошнило. От непрерывного вращения и от песни. Упершись ногами в край стола, я закрыла глаза, откинула голову на спинку и просунула руки между бёдрами. Когда снова задребезжал телефон, я поленилась даже посмотреть на него, не то что снять трубку. Я раскачивалась, считая гудки, которые стихли лишь на шестом счёте: кем бы ни был звонивший, он оказался самым настойчивым из всех. И, надо же, его терпение было вознаграждено.
— Слушаю, — раздался голос Дагера так близко и неожиданно, что я едва не свалилась с кресла. Перегнувшись через стол, комиссар схватил меня за лодыжку и дёрнул на себя. — Я всё-таки решил взять больничный. Да, именно по твоему совету. — Улыбнувшись, он подмигнул мне, как если бы у него было прекрасное настроение и даже проникновение со взломом не могло это исправить. — Нет, это всего лишь граммофон. Познакомить? Не наглей, она всё-таки уже замужем. Ты можешь максимум рассчитывать на автограф.
— Руки!
Дагер разжал ладонь и выпрямился. Пока он был занят болтовнёй с фантом Евы Кокс, я могла уйти и избежать объяснений. Но я не только не вышла, но даже не встала из-за стола и ног не опустила. Сползя в кресле ниже, я развела колени, направив взгляд между ними.
— А где Ранди? — спросил комиссар, когда положил трубку.
— В комнате, — солгала я на случай, если он всё же решит поучить меня манерам и вообще. Мне нравилось чувство, которое расползается в груди и по низу живота от мысли, что меня защищает одно лишь его имя.
— Вы поссорились? — поинтересовался Дагер, направившись к повёрнутому к стене лицом портрету вождя.
— Ты забавный. Поссорились? Ты нас очень плохо знаешь.
— Наверное.
— Твои лёгкие когда-нибудь ссорились с воздухом? — Пусть я и идеализировала наши отношения, Дагер получил некоторое представление о непреложности и насущности нашей с Ранди связи.
— Не припомню такого.
— Если припомнишь, дай знать. — Я следила за тем, как он поправляет портрет, после чего проверяет сейф. — Что-нибудь пропало?
— Я не сомневаюсь в твоём воспитании, Пэм. — Я нащупала в кармане конфискованный фотокарточки. — Ты же чистокровная леди.
— Да ну? — Я развела колени шире. — Что ты знаешь о моём воспитании? Отец неоднократно напоминал мне о важности платить людям той же монетой. Так что я могу воткнуть тебе нож в спину в любой момент. Буквально и фигурально.
Не знаю, что именно заставило его смутиться — моё замечание или поза. Комиссар отвернулся и пару раз провёл рукой по волосам, взъерошивая их, а потом вновь приглаживая.
— Платить той же монетой? Я спас тебя, — уже без особых претензий напомнил Дагер.
— Только потому, что тебе очень повезло, и от меня ещё осталось то, что можно спасти. А что осталось от моей матери? Ты видел, что они сделали с ней? Как у тебя после такого язык поворачивается называть себя спасителем?
Чёрт возьми, как же меня саму тошнило от этих бесконечных, тупиковых разговоров. Иногда казалось, что от них больше страдаю я, ведь я вспоминаю, а Дагер всего-навсего представляет.
— Не теперь, а в тот раз, на реке.
— Да, в восемнадцать ты был куда порядочнее, но это не в счёт, — ответила я, спихнув ногой телефон, когда он снова зазвонил. — За меня "той же монетой" тебе отплатила моя мать. Или ты не был счастлив услышать, что теперь можешь навещать её в любой момент? Её поцелуи и причитания были недостойной платой, раз ты теперь решил стребовать долг с меня?
Дагер задумчиво уставился на телефон, который приземлился на ковёр
— Я испытываю к этой стойкой, прекрасной женщине безграничное чувство уважения…
— Ну да.
— …но, очевидно, масштаб этого чувства тобой чрезмерно преувеличен.
— Потому что "чрезмерно уважать" изнасилованных женщин ты не способен?
— Потому что, чёрт возьми, — прорычал он, приближаясь, — она — мать моего лучшего друга и мой идеал! А я…
— Продажная сволочь, — подсказала я, через мгновение добавив: — И Самый-Лучший-Друг-На-Свете.
— Пэм…
— Для полубрата, конечно, ведь, оказывается, он недалеко от тебя ушёл. Или наоборот? Кто за кем шёл? — Он смотрел на меня с немым укором, как старый учитель на разбаловавшегося ученика. — Забудь. Меня только до сих пор мучит вопрос, почему в тот раз именно ты прыгнул в реку, а не он. И теперь почему именно ты пришёл за нами? А как же Свен? Что он сейчас делает? Чем он занят? Расскажи мне. Почему сюда звонят совершенно чужие люди? Почему он до сих пор не приехал? Почему не послал телеграммы?