Если бы я поднесла трубку к груди, Свен бы оглох.
— Да нет, я ведь только что с ним разговаривал, — бросил полубрат кому-то. — Он попросил перезвонить.
Для погибшего героя его голос звучал слишком бодро. Для живого предателя тоже.
— Это, в самом деле, помехи, или ты просто развлекаешься?
Прошло шесть лет, я хотела сказать ему так много. Это перестало быть прихотью и превратилось в необходимость: вынужденное молчание разрывало меня изнутри, слова — громкие, тяжёлые и острые, как бритва — резали горло. Я чувствовала, как задыхаюсь, но вопреки этому заткнула рот рукой.
— Прости, дружище, мне некогда. Сегодня ночью Ева…
Положив трубку, я уставилась на влажный отпечаток своей ладони. Страх (по обыкновению) превратил позвоночник в негнущийся металлический прут, вбил гвозди в колени и виски. Что меня так напугало? Возмутительная жизнерадостность полубрата? Моё собственное желание оказаться перед ним и расшибить об его светлую голову этот проклятый чёрный телефон? Или то, что сегодня ночью Ева…
Только тогда я поняла, насколько это место (где постоянно звенел телефон, висели чёртовы портреты и всё пропахло комиссаром) мне ненавистно. "Случайный" звонок полубрата подействовал как пощёчина. Он напомнил мне о смысле моей жизни и чёрном списке, который ещё слишком длинен. Убитые комендант и Митч не могли оправдать моё безделье. Моя реабилитация затянулась. К чёрту это всё.
Чрезмерное присутствие Дагера в моей жизни, его непрошеная, запоздалая забота сбила меня с намеченного курса. Мне нужно было срочно увидеть Ранди. Если перефразировать слова Николь, он был моим вторым сердцем, созданным для ненависти. Теперь же, когда его не было рядом, вместо праведного гнева у меня всё внутри скручивало от жалости к себе.
Но своим продолжительным, упрямым отсутствием, Ранди дал понять, что не придёт за мной в логово врага, в котором я остаюсь по собственной воле. Он позволил мне выбирать. (Как будто между бескомпромиссной преданностью и предательством существует какой-то выбор.)
Если вспомнить, Атомный никогда не ставил передо мной сверхзадач, ему не требовались великие свершения во имя любви. Он обходился пустяковыми доказательствами. Например, переступить порог и сделать шаг ему навстречу. Буквально.
Все эти вечера день за днём Ранди ждал меня на крыльце, покуривая и любуясь закатом.
Я обнаружила его случайно, когда открыла дверь (в угоду какой-то застрявшей в груди после того проклятого звонка эмоции, а не ради побега). Он сидел на ступеньках спиной ко мне, а в его ногах валялись окурки, давая кое-какое представление о том, сколько часов подряд он несёт эту вахту.
Сторожевой пёс.
Я прислонилась к дверному косяку, когда почувствовала слабость в коленях.
— Как твоя правая рука? — У меня явственно дрожал голос.
Ранди поднял ладонь с зажатой между пальцами сигаретой.
— Лучше не придумаешь.
— Я уже было решила, что ты сбежал на фронт без меня. Или отважился на какую-нибудь диверсию.
— Без тебя, — повторил он, даже не думая оборачиваться, — в этом бы не было никакого смысла. Я не стану сражаться против страны, в которой ты остаёшься по собственной воле.
— Даже если учесть, что ты под знаменем клялся совсем в другом?
— Как и ты, не так ли?
Да, будь всё проклято, но я спрашивала не об этом. Мою измену присяге можно было объяснить: я пошла в армию исключительно ради мести. Теперь, когда появился шанс добраться до главного виновника наших бед (полубрата), я не могла упустить его. Долг перед родиной уступал место долгу перед семьёй. Я просто расставила приоритеты.
— Я о другом, — вздохнула я, думая о Свене. Даже теперь о нём. — Как считаешь, любовь к семье важнее любви к женщине?
— Ты спрашиваешь не того человека.
Конечно, ведь для Ранди я была и первым, и вторым.
— Ты поступился бы своими принципами в угоду чужим прихотям? — перефразировала я, но снова неудачно.
— В последнее время я только этим и занимаюсь. Например, не трогаю одного наглого выродка, потому что ты так решила, — напомнил Атомный. — Боюсь спросить, чем вызвана такая жалость, и что он успел тебе напеть? Неужели чтобы перечеркнуть все наши планы, надежды и желания какому-то изворотливому мудаку хватило несколько слов? Почему ты веришь ему? И как ты можешь жить с ним?
— Я не живу с ним.
Сжав в кулаке окурок, Ранди обернулся.
— Тогда как, чёрт возьми… — Его настроение и раньше не обещало спокойную беседу, увидев же меня, Ранди дошёл до точки кипения. — Нет, я его всё-таки убью.
Кто бы мог подумать, что такого стойкого, отважного солдата способен вывести из себя несчастный сарафанчик.
— Мне настолько не идёт? — Но ему было не до шуток. — Брось, не тебе обвинять меня в смене имиджа.
Я указала на новенькую куртку, которая была ему тесновата в плечах и на обтягивающую торс футболку.
— Ерунда. Мне их одолжили дружелюбные жители Ирд-Ама.
— Могу себе представить.
Вероятнее всего, он просто избил уличных хулиганов, которые пытались стрельнуть у него сигареты. Что поделать, язык насилия он понимал лучше, чем любой другой, к тому же улаживать вопросы дипломатическим путём на войне его не научили.
— Следит за тобой, наряжает, кормит с руки… — Атомный заглянул вглубь дома с нескрываемым отвращением. — Похоже, роль покорного питомца тебе пришлась по вкусу. — Я не понимала, к чему эта гордость. Живя в Раче, мы принимали подачки от людей и похуже. — Ну и каково это, принадлежать тому, кому ещё месяц назад желала смерти?
Я лишь поморщилась, как от зубной боли. Ранди же моё нежелание оправдываться и умолять о прощении счёл доказательством измены. Он был взбешён, но всё ещё не до такой степени, чтобы переступить порог и заняться моим наказанием. И с этим нужно было что-то делать — с его злостью и с упрямством.
— Ты сказала, — процедил Атомный, — что до конца войны не наденешь женское шмотьё.
— А ты, что бросишь курить.
— Вот именно.
И почему в момент желанного воссоединения мы не можем думать только друг о друге? Или хотя бы об одном и том же? Почему я продолжаю гадать над тем, как бы эффектнее заявить Свену о своём существовании, а Ранди измышляет индивидуальную пыточную программу для Дагера? Меня удручал этот взаимный, пусть даже минутный разлад, а ещё то, что положить ему конец мог лишь подлый, дешёвый трюк, который я не так давно испытывала на комиссаре.
— Я думала, тебе будет приятно взглянуть на такую меня. Хотя бы в качестве разнообразия, — прошептала я, вытягивая руку вдоль дверного косяка. — Форма, широкий ремень, тяжёлые сапоги и каска… а сейчас на мне одна лишь эта ткань. Так просторно и легко. Как будто вообще ничего нет.
Ранди осмотрел меня так, словно мог себе представить, как бы это "вообще ничего" на мне смотрелось.
— И ты крутишься перед ним в подобном виде? — уточнил он хрипло. — В тряпках, которые он выбрал для тебя?
— Только в одной, — созналась я, наблюдая за тем, как он поднимается на ноги, откидывая окурок и стряхивая пепел со штанов. — Не хочешь глянуть, что он ещё прикупил?
Кажется, наживка из меня — так себе.
— Обязательно, но чуть позже, — пообещал Ранди, разминая шею. — Сначала я поболтаю с твоим дружком.
— Дружком, ха?
— Чёрт, я ведь знал, что именно к этому всё и придёт. Я помню, как ты смотрела на него раньше. Ты бы не смогла… — Он отвернулся, всматриваясь вдаль. — Это моя вина, я должен был прикончить его ещё в тех чёртовых казематах. Ты не должна была выбирать.
Ранди был прав только отчасти. Будучи девчонкой, я испытывала к Дагеру смешанные чувства. В моей цыплячьей душе чудесным образом уживались ревность к матери, некоторая боязнь (как и ко всему большому и незнакомому) и детская симпатия. Меня тянуло к нему из чистого любопытства и ещё потому, что иногда мама (после бокала-другого) говорила о нём разные интересности. Например, называла его моим вторым отцом. Кокетливо. В его присутствии.