— Словно свинью зарезали, — отметил Ранди, продолжив путь к входной двери. Мол "счастливо оставаться".
Я же шагнула на кухню, присаживаясь перед комиссаром, проверяя пульс.
Ох ты ж гордый, наивный придурок…
Наложив жгут, я позвала Ранди, и когда тот вернулся, отошла к тумбам, вытряхивая из ящиков и сметая с полок всё в поисках аптечки.
— Помоги мне. Его нужно перенести в ближайшую комнату.
— По-моему, ему и здесь отлично.
— У него тут нет ничего кроме бухла, — бормотала я, роняя столовые приборы, разбивая стаканы, рассыпая чай и кофе. Происходящее было за гранью моего понимания: поступок Дагера, его кровь на мне, мои собственные действия. Меня шокировала не сама травма (на войне можно увидеть вещи и страшнее), а причина, по которой он пошёл на это. Как если бы он принял те мои слова об искуплении всерьёз.
— Разве ты не хотела уйти?
— А-а… только не сейчас, ладно?
— Пару минут назад ты хотела именно сейчас.
— Да, вот только…
— Ублюдок остался без пальца. Дело сделано. Теперь нам уже совершенно точно незачем тут оставаться.
— Чёрт возьми, Ранди, момент не подходящий! — Я до последнего надеялась, что он увидит в моей заботе инстинкт санинструктора, у которого может быть одна единственная реакция на раненого солдата. — Да ты не медик, но даже ты должен понимать, что он помрёт, если мы его так оставим!
В этом и была вся соль. Атомный видел проблему не в его гипотетической смерти, а в том, что она меня так обеспокоила.
— Да, я не медик. Я "пёс", — ответил он елейно. — И помогать врагам не входит в мои обязанности.
— Зато входит подчиняться мне! — Я перегнула палку, но он ведь именно этого и добивался. Что-то для себя уяснив, Ранди недобро ухмыльнулся. — Раздень его и положи на диван в гостиной, если не хочешь, чтобы это делала я.
Он, конечно, не хотел, поэтому отволок его в соседнюю комнату, из которой уже через минуту разъярённо донеслось:
— Он меня облевал! Клянусь, я его сам прикончу!
Мы должны были вызвать врача, но когда я озвучила свои мысли, Ранди резонно уточнил:
— Тогда нам надо заранее решить, как ему объяснить, почему комиссар избит, куда делся его палец и кто мы такие.
Пусть у нас и были документы, в глазах местных жителей мы не становились менее подозрительными, но что важнее, эта бумага не спасала от уголовной ответственности. Любой здравомыслящий человек, взглянув на ситуацию со стороны, решил бы, что Дагера изувечили мы, а он был не в том состоянии, чтобы кому-то что-то доказывать и уж тем более — защищать нас.
— Я не умею… — сказала я, держа в руках пакет-матрёшку. В наружном пакете был пакет со льдом, а в пакете со льдом был пакет с мизинцем. — Я не пришью ему палец.
— Раз он его отрезал, значит, он ему не нужен, — рассудил Атомный, глядя на начавшего подавать признаки жизни комиссара. Он стонал и морщился, потому что малейшее движение, казалось, даже свет и звук причиняли ему боль.
Выхлебать полбутылки, не закусывая… удивительно, что он вообще попал туда, куда целился, и теперь в пакете лежит не его ладонь.
— Мы не можем его так оставить.
Ранди пожал плечами, словно говоря: "Почему нет? Он нас оставил в ситуации похуже". Всё так, вот только пенять ему на его прошлые ошибки, особенно те, что были связаны с нами, мы уже не могли. Дагер выполнил свою часть сделки и ждал того же с нашей стороны.
Наивный идиот. Если бы наше прощение было так просто заслужить, от нас откупились бы и Хизель с Митчем.
— Ладно, сами справимся. Нам же не впервой, да?
Ранди пробормотал в ответ что-то насчёт того, что лично он нянчится с ирдамцем впервые.
Я смотрела на пакет, думая над тем, что цена жертвы обратно пропорциональна её полезности. Иными словами, мизинец Дагера не нужен был никому кроме самого Дагера, а то, что он пытался на него купить, не продавалось. Был ли при этом его поступок лишён смысла? Не совсем. Это было своеобразное боевое крещение. Теперь комиссар стал мужчиной в моих глазах, и не потому, что поступил (пусть и глупо, но) отчаянно и храбро, а потому что на войне большинство мужчин, с которыми мне довелось встретиться, были калеками.
— Нужно раздобыть кое-какое барахло. — Я отошла от дивана к журнальному столу, с необязательной осторожность укладывая пакеты на стеклянную поверхность. — Шприцы, бинты и ещё… я запишу.
Атомный следил за тем, как я мечусь в поисках бумаги и карандаша. Он не уточнил, правильно ли понял, что я отправляю его в аптеку за лекарствами для человека, которому он желает мучительной смерти. Он лишь спросил, где возьмёт их посреди ночи, но и это был риторический вопрос. Помниться, Ранди справлялся и с более трудными задачами. Обчистить аптеку? Его не беспокоила сложность процесса или его аморальность. Его смущала цель: он не хотел заботиться о Гарри даже косвенно.
Но это ещё не самое удивительное, что ему пришлось увидеть и услышать тем вечером.
Подобрав с пола форму, я ушла в ванную комнату. Ранди внимательно изучал список, вероятно, желая уточнить какого размера и цвета должен быть каждый из пунктов, чтобы он смог быстро сориентироваться. Но, когда я вернулась с ведром и тряпкой, он решил, что обсуждение дозировки и аналогов может подождать.
— Ты что… собралась убирать за ним?!
Я не понимала, к чему такое удивление. Разве не очевидно, что сам хозяин не скоро сможет вернуться к домашним делам? Будь здесь Вильма, нам бы не пришлось самостоятельно разгребать дерьмо, которое — как бы тяжело это ни было признавать — мы же и устроили. Но Вильмы здесь нет, к слову, тоже из-за нас.
— Да, как видишь, самое трудное я оставила себе, — ответила я лишь. — Так почему бы тебе не поторопиться?
Но, похоже, торопиться не входило в его планы на ближайший час.
— Только не говори, что ты и стирать за ним будешь. — Я не сказала. — Кормить, менять пелёнки, расстёгивать и застёгивать ширинку каждый раз, когда ему приспичит поссать?
— Если понадобится.
— И с какого бы чёрта это могло понадобиться? — Он, не дожидаясь ответа, ткнул пальцем в список. — Я принесу это, ты используешь их по назначению, а потом мы уберёмся отсюда. Идёт?
Скажи я "нет", и все проблемы тут же были бы решены. Ранди бы просто вышел из себя и сделал всё по-своему. Он бы забрал меня из осточертевшего ему дома, оставляя гнить уже не один только мизинец, а всего Дагера целиком.
— Я передумала.
Ранди сжал листок в кулаке, переводя взгляд на комиссара. Его раненая рука сползла с дивана. Кровь капала с неё, проступая из-под насквозь промокших бинтов.
— И что заставило тебя передумать? Его "величайший акт самопожертвования"? Не пытайся убедить меня в том, что эта шутка превратила его в героя. Прислуживать ему я не собираюсь, и тебе не позволю, так что…
— Я передумала. Он поедет с нами. — И прежде чем Атомный пришёл в себя от такой новости, я добавила: — Не хочу, чтобы он считал себя единственным страдальцем на земле. Он должен понять, что нами двигал не голый садизм, и что мы одинаково беспощадны не только к врагам и друзьям, предавшим нас, но и к единокровным родственникам.
Пусть Ранди и не собирался никому ничего доказывать, мои слова показались ему логичными. Он был согласен с тем, что месть — это труд, который не должен быть замешан на тупой жестокости, хотя лично им двигал тот самый голый садизм.
— Для этого совсем не обязательно создавать ему идеальные условия, — проворчал он, по всей видимости, смирившись. — Смотри, как бы он к этому не привык.
— В наших же интересах, чтобы он пришёл в себя как можно скорее.
— Судя по тому, как ты стараешься, мы сможем убраться отсюда уже завтра. — Избегая прямого вопроса, Ранди пытался выяснить, как долго ему ещё придётся здесь торчать. И я постаралась его обнадёжить.
— Не завтра. Может, через неделю.
Это была сознательная ложь. Я знала, что недели не хватит, чтобы поставить Дагера на ноги, но, в то же время, не могла предположить, что на это уйдёт без малого месяц.