Пятачок центрального зала был разделен на две локальные зоны, в которых поочередно копошились переоблучавшиеся люди. Это были извлекатели, комплектовщики, носильщики. Последний участок — «ревизорский» — был самым ответственным. Все извлеченные блочки поштучно подносились к столу, стоящему в стороне от пятачка, и аккуратно укладывались на приготовленный поддон, освещенный ярким направленным светом. На столе были стопкой уложены листки для пометок и десяток заточенных карандашей. У ревизора в руках был деревянный прутик длиной около метра. Он перекатывал с его помощью цилиндрические блочки. Внимательно оглядывал их со всех сторон, чтобы не пропустить бракованные, с трещинами или вмятинами. Проверенные блочки носильщики уносили на комплектовку и повторную загрузку после замены трубы. Проверяющий нес главный груз ответственности. Он же и получал наибольшую дозу облучения из всех, задействованных в работе. Почти два дня без перерыва эту роль выполнял сам Курчатов.
Курчатова почти насильно вывели из зала. Его дозу за два дня оценили в 250 рентген (дозиметр он оставил в кабинете).
Е.П. Славский:
«Эта эпопея была чудовищная… Если бы досидел, пока бы все отсортировал, ещё тогда он мог погибнуть…»
Курчатов чувствовал себя плохо. Его тошнило. Но обращаться к врачам категорически отказался. Его организм сам справился с этой первой ударной дозой. Видимых последствий не было. Потом, конечно, боком вышло.
Переоблучились, кроме Курчатова, сотни людей. Умерли только двое.
«Эта эпопея была чудовищная…»
23
В середине марта 1949 года напряжение спало. Все дефектные трубы заменены. Началась обычная подготовка к пуску: опробование измерительных систем, запорной арматуры, насосов. Курчатов вымотался до изнеможения. Переоблучение давало о себе знать периодическими головными болями. Появились признаки апатии и раздражительности.
18 марта ему передали срочное распоряжение Берия выйти на связь по ВЧ. Курчатов по дороге в секретный узел связи перебирал в голове основные данные о состоянии и готовности котла к подъему мощности. Однако Берия интересовался совершенно посторонними вещами.
Он спросил:
— Правда ли, что квантовая механика и теория относительности являются идеалистическими науками?
— На этих теориях основана наша работа, — холодно ответил Курчатов.
— А если они неверные? — не унимался Берия.
— Ну тогда и нас надо прикрыть.
Молчание. Щелчок отбоя.
— Не х… больше делать! — не удержался Курчатов и бросил трубку. Между тем Игорь Васильевич был неправ. У Берия в эти дни дел было сверх головы.
Курчатов не представлял себе накаленную атмосферу в столице вокруг затронутого Берия вопроса. Этот вопрос имел предысторию и, возможно, продолжение…
Марксистско-ленинская философия с самого начала была агрессивным учением, обосновывающим необходимость переустройства цивилизованного общества путем ожесточенной классовой борьбы. Уже в конце 20-х годов диалектический материализм превратился в СССР из воинствующей идеологии в практическое средство обоснования любых инициатив официальной партийной власти, а с некоторого момента — личных взглядов её вождя и учителя.
Все виды интеллектуальной деятельности: литература, кино, театр, наука и т. д. — постепенно попали под неусыпный и бдительный партийный контроль. Критерием истинности или ложности любой теории становилось мнение вождя.
В тридцатые годы, до войны, физике удалось удержаться от наскоков идеологов диалектического материализма. На стороне физиков, действовавших довольно дружно и сплоченно, было важное преимущество: трудность, малопонятность и даже «таинственность» теоретической физики. В основном защита строилась с помощью простого аргумента: нападающие идеологи и философы сами ничего не понимают в том, о чем самоуверенно судят или очень желают судить. А некоторые молодые физики иногда позволяли себе смелые ответные удары. В ноябре 1931 года Яков Френкель во время одной из подобных дискуссий на научной конференции откровенно заявил о своем отношении к диалектическому материализму:
«То, что я читал у Энгельса и Ленина, отнюдь не привело меня в восторг. Ни Ленин, ни Энгельс не являются авторитетами для физиков. Книга Ленина («Материализм и эмпириокритицизм». — М.Г.) — образец тонкого анализа, но она сводится к утверждению азбучных истин, из-за которых не стоит ломать копья… Я лично как советский человек не могу солидаризоваться с мнением, вредным для науки. Не может быть пролетарской математики, пролетарской физики и т. д.».