В землю варваров-испанцев,
Лет на тысячу отставших.
Лет на тысячу отставших
От Европы современной.
Немцы, варвары востока,
Лишь на сотню лет отстали.
Робко медлил я покинуть
Землю Франции святую,
Эту родину свободы
И любимых мною женщин.
На мосту сидел испанец,
Музыкант в плаще дырявом;
Нищета гнездилась в дырах,
Нищета из глаз глядела.
Струны старой мандолины
Он терзал костлявым пальцем.
Эхо в пропасти, дурачась,
Передразнивало звуки.
Часто вниз он наклонялся,
И, смеясь, глядел он в пропасть,
И бренчал еще безумней,
И такую пел он песню:
"У меня ли в сердце -- столик,
Золотой есть хитрый столик.
Чистым золотом сверкают
Золотых четыре стула.
И сидят четыре дамы,
Золотой убор на каждой.
И играют дамы в карты.
Всех обыгрывает Клара.
Обыграет -- и смеется.
Ах, в моем ты сердце, Клара,
Вечно в выигрыше будешь:
Все ты козыри взяла".
Я прошел, подумав: "Странно!
Почему поет безумье
На мосту, соединившем
Мир испанский и французский?
Иль оно для наций символ
Их идейного общенья,
Иль бессмысленный заглавный
Лист народа своего?"
Только ночью добрались мы
До гостиницы убогой,
Где, дымясь в кастрюле грязной,
Грелась ollea potrida.
Там вгусил я и гарбанцос,
Тяжких, твердых, словно пули,
Несваримых и для немца,
Что на грузных клецках вскормлен.
Но кровать затмила кухню:
Вся наперчена клопами!
Меж врагами человека
Злейший враг -- ничтожный клоп.
Лучше бешеная ярость
Тысячи слонов, чем злоба
Одного клопа дрянного,
Что в постели притаился.
Не ропща, ему отдаться
На съеденье -- очень тяжко.
Раздавить его -- от вони
Не уснешь потом всю ночь.
Да, страшней всего на свете
Битва с неприметным гадом,
Для которого оружьем
Служит вонь, -- дуэль с клопом!
ГЛАВА XII
Все поэты -- фантазеры,
Даже те, что сердцем робки.
Восклицают: "О природа,
Ты -- творца великий храм !
Храм, чья пышность и богатство
Слабый отблеск божьей славы.
Солнце, и луна, и звезды -
Лампы тусклые под сводом".
Люди добрые, согласен!
Но признайтесь, в этом храме
Лестницы -- весьма плохие;
Худших лестниц я не видел.
Вверх и вниз! Все время скачешь
То с горы, то в гору снова,
И моя душа и ноги,
Наконец, устали прыгать.
Рядом шел со мной Ласкаро,
Длинный, бледный, точно свечка,
Все молчит, не улыбнется
Этот мертвый отпрыск ведьмы.
Да, по слухам, он мертвец,
Умер он давно, но в тело
Мать Урака ворожбою
Жизни видимость вселила.
Ну и храм! Да будь он проклят
Вместе с лестницами 1 Право,
До сих пор не понимаю,
Как я в пропасть не свалился.
Водопады грохотали,
Сосны выли -- так хлестал их
Ветер с ливнем вперемежку.
В общем, гнусная погодаI
Лишь на озере де Гоб
В тесной хижине рыбацкой
Мы нашли приют желанный
И форелей превосходных.
У окна лежал там в кресле
Старый хворый перевозчик.
За больным ходили нежно
Две племянницы-красотки.
Обе ангелам подобны,
Толстым ангелам фламандским,
Будто Рубенс написал их,
Златокудрых, синеглазых.
В ямочках на щечках алых
Смех лукавый притаился.
Роскошь сильных тел будила
Тайный страх и сладострастье.
Эти добрые созданья
Восхитительно болтали,
Споря, как больному дяде
Угодить питьем лечебным.
Та совала пациенту
Чашку с липовым отваром,
Та с бузинною настойкой
Наступала на беднягу.
"Не хочу я ваших зелий! -
Вскрикнул он нетерпеливо.-
Дайте мне вина -- с гостями
Разопьем по доброй чарке".
Может быть, и впрямь напиток,
Поднесенный мне радушно,
Был вином, но в Брауншвейге
Я б решил, что это -- мумме.
Был из лучшей козьей шкуры
Черный мех; смердел отменно.
Но старик развеселился,
Пил -- и выздоровел сразу.
Говорил он о бандитах,
Промышляющих свободно
Грабежом и контрабандой
В чащах вольных Пиренеев.
Много знал он старых сказок,
Местных былей, между прочим
Рассказал о древних битвах
Исполинов и медведей.
Исполины и медведи
До прихода человека
Воевали за господство
Над землей, над краем здешним.
Но когда явились люди,
Исполины растерялись
И бежали: мало мозгу
В столь объемистой башке.
Говорят, что дуралеи,
Моря вольного достигнув
И увидев свод небесный,
Отраженный в синей глуби,
Море приняли за небо
И, доверив душу богу,
В воду прыгнули с разбега,-
Так гуртом и утонули.
Что касается медведей -
Человек их истребляет
Постепенно, и в предгорьях
С каждым годом их все меньше.
"Так на свете, -- молвил старый,
Свой черед всему приходит:
После царства человека
Царство карликов настанет.
Царство гномов, умных крошек,
Что гнездятся в недрах горных,
Вечно роясь и копаясь
В шахтах золотых богатства.
При луне я сам их видел:
Высунут из нор головки
И, принюхиваясь, смотрят.
Страшно будущее наше!
Да, богаты карапузы!
Внуки, внуки! Не пришлось бы
Вам, как глупым исполинам,
Прыгнуть в небо водяное!"
ГЛАВА XIII
В темной горной котловине
Дремлет озеро недвижно.
С тихой грустью смотрят звезды
В черный омут. Сон и полночь...
Полночь. Сон. Удары весел.
Словно плещущая тайна,
Челн плывет. Легко и быстро
Вместо лодочника-дяди
Правят девушки. Во мраке
Синие глаза сияют,
Искрясь влажными звездами,
Голые белеют руки.
Как всегда безмолвный, бледный,
Близ меня сидит Ласкаро.
Дрожь берет меня при мысли,
Что и вправду он покойник.
Может быть, и сам я мертвый
И плыву по влаге темной
С бестелесными тенями
В царство призраков холодных?
Это озеро -- не Стикс ли?
Не рабыни ль Прозерпины
За отсутствием Харона
К ней везут меня насильно?
Нет, покуда я не умер,
Не погас, и в сердце пляшет,
И ликует, и смеется
Лучезарный пламень жизни!
В этих девушках, чьи весла
Влагой весело играют,
Плещут на меня и брызжут,
В этих свежих крепких девках,
И смешливых, и лукавых,
Ничего нет от коварных
Бестелесных камер-кошек,
От прислужниц Прозерпины.
Чтоб совсем не сомневаться
В плотской их, земной природе,
Чтоб на деле убедиться
В том, что сам я полон жизни,-
Я прижал проворно губы
К нежным ямочкам на щечках
И сейчас же сделал вывод:
Я целую -- значит, жив.
К берегу пристав, еще раз
Я расцеловал резвушек,-
Никакой другой монеты
За провоз они не взяли.
ГЛАВА XIV
В блеске солнца золотого
Горы синие смеются,
Дерзким гнездышком к обрыву
Прилепилась деревушка.
К ней вскарабкавшись, увидел
Я, что взрослые в отлете.