— Вы хороши, как день!
— О, это тоже не комплимент, потому что и дни бывают в высшей степени отвратительными… в особенности здесь, в этом проклятом Петербурге…
— Вы не только хороши, но и поразительно умны и находчивы!
— То же самое твердил мне постоянно проклятый горбун, герцог Фердинандо Пармский!
— Которому, как говорит молва, синьора Катарина Габриелли изменяла?
— О, и сколько раз еще! Говоря откровенно, я совершенно не в состоянии быть верной поклоннику — кто бы он ни был! — долее трех месяцев. Говорю это для того, чтобы серьезно предостеречь вас, ваша светлость, от увлечения мною: все равно и вам, князь, я изменю так же, как и всякому другому. Это у меня в крови, ничего не поделаешь!
— Как очаровательна в вас эта откровенность, синьора!
— Разрешите мне преподать вам хороший совет? — вдруг спросила дива.
— Пожалуйста, ангел мой.
— Вам следует полюбить мою сестру Анну. Она так же красива, как я, немного моложе и много глупее, так что, пожалуй, в силу последнего способна хранить верность!
— Просто готов взять да расцеловать вас!
— Ну, нет, с этим вам придется подождать, князь! Так скоро дело не делается: я привыкла подвергать своих поклонников серьезному испытанию!
— Я готов, синьора, испытывайте!
— В состоянии ли вы, ваша светлость, принести мне маленькую жертву?
— Даже большую, если понадобится!
— Великолепно! В таком случае подарите мне тот очаровательный пейзаж, который висит вот там! — и Габриелли своим изящным и тонким розовым пальчиком показала на картину.
— Да ведь это — Гоббема!
— Какое мне дело до фамилии художника? Мне нравится картина, только и всего!
— Еще бы не нравиться! Я лишь недавно заплатил голландскому купцу двадцать тысяч полновесных гульденов за нее!
— Ну что же из этого? Однажды утром мой горбатый возлюбленный подарил мне в вознаграждение за мою нерушимую верность бриллиантовое колье ценностью в сто тысяч франков.
— Он был просто идиотом, только и всего!
— Я тоже так подумала. Но женщинам, а в особенности нам, бедным артисткам, гораздо более по душе щедрый идиот, чем скупой гений.
— Через два часа картина будет у вас на квартире! — воскликнул Потемкин.
— Доказательство, что вы и не идиот, и не скупы. Вас бы я могла любить!
— Но не долее, чем три месяца?
— Признаться — да! Я больше всего на свете люблю разнообразие. Вечно видеть около себя одного и того же человека — Господи, да этого достаточно, чтобы получить мигрень и зубную боль!
— Так вот что: давайте условно заключим контракт на три месяца.
— Условно? Ну а потом?
— А потом мы можем продолжить его на тот же срок, если только вы, разумеется, не воспротивитесь этому!
— По рукам! — с комической серьезностью воскликнула шаловливая дива.
— Приезжайте ко мне ужинать сегодня вечером, и мы переговорим о деталях нашего контракта.
— К сожалению, ваша светлость, это совершенно невозможно.
— Но почему?
— Потому что сегодня вечером французский посол маркиз де Жюинье, ужинает у меня.
— В таком случае разрешите приехать и мне к вам!
— О, нет, я не люблю никакого совместительства. Да и к чему? Нет, нет, завтра после театра.
— Я буду ждать вас!
— Я приеду, — пообещала Габриелли.
Катарина сдержала свое обещание. С того времени она стала признанной возлюбленной светлейшего. «Примадонна ассолюта» получила в подарок великолепно обставленный дом, и, кроме того, Потемкин давал ей пять тысяч рублей в месяц на булавки.
Когда императрица Екатерина узнала о заключенном контракте, она сказала своей камер-фрау Протасовой:
— Я охотно прощаю Григорию эту безвкусицу. И знаешь почему? Потому что ее случайно тоже зовут Екатериной. Но мой вероломный Геркулес пресытится этой стрекозой меньше чем в три месяца, и сам будет просить меня, чтобы я отказала ей от службы. Я хорошо знаю этого гиганта: он может забавляться с карликами, но любить их — никогда. Позови-ка мне Завадовского!
Петр Васильевич Завадовский — по происхождению хохол — отличился в первую турецкую войну «штатскими заслугами» — ему, например, принадлежала редакция Кучук-Кайнарджийского договора. Тем не менее ему никогда бы не взлететь так высоко, если бы не Потемкин.
Случилось, что Завадовский попал на глаза светлейшему в тот самый критический момент, когда, ухаживая за красавицей-полькой графиней Оржицкой, Потемкин не мог посвящать особенно много времени императрице Екатерине, а та в свою очередь была в это время особенно требовательной. Окинув внимательным взглядом широкоплечего молодого человека, Потемкин послал Завадовского с записочкой к государыне. На другой день двор узнал, что в России одним фаворитом стало больше.