— Дед, я единственная в нашем классе, а может, и во всей школе, кто знает своих пра-пра-пра. Тут никто и прадедушек своих не знает. Можно я нарисую семейное древо и возьму некоторые фото? Сделаю такой проект. Можно? Мне все будут завидовать.
— Нет, Настя, из альбома нельзя брать фотографии. Они могут пропасть.
— Нет, дед, я тебе обещаю. Ничего не пропадёт. Честно. Давай вместе поработаем над проектом. Ты мне поможешь?
Ну как он ей мог не помочь? Ира уже с утра застала отца за просмотром альбомов. Он отбирал для Насти снимки. «Вот, Ир, хочу нашей Насте помочь. Я не знаю, зачем я вообще эти альбомы делал? А получается, что вот для неё и делал», — папа был в прекрасном настроении. Действительно. Он делал альбомы, и они везли их с собой в Америку — вот для чего везли! Как хорошо, что папа пришёл, всё это увидел и счастлив. Вот для чего имело смысл приходить оттуда. Это ей так кажется. Зачем на самом деле отец вернулся, Ира так до конца и не поняла. А ещё он сказал «нашей Насте». Наконец-то он счёл Настю своей. Они-то ладно, но и те, кого Мелихов раньше не знал, не успел узнать, становились «его». Новые «его». Он пришёл, чтобы их обрести? Для этого, наверное, тоже, но Ира сомневалась, что это было главной причиной.
Многое, что они собирались включить в фильм-концерт, было уже записано, но тут начались серьёзные споры. Ира отстаивала старые песни, Марина же считала их надоевшими и неинтересными. Ира упрямилась, потому что хотела, чтобы концерт стал не только развлекательным, но и познавательным. Каждая хорошая старая песня — это часть культуры, о которой дети должны хотя бы иметь представление. Папа в их спорах активного участия не принимал. Поначалу Ира решила, что он не хочет вмешиваться, но потом стало ясно, что дело вовсе не в деликатности, просто он делал то, что считал нужным, не спрашивая ничьих советов. Как-то раз они приехали к Марине на репетицию с Настей и Мишей. Отец вообще предпочитал репетировать у Марины. Рояль «Ямаха» нравился ему гораздо больше Лилиного пианино. Ира с Мариной, взяв Наташу, поехали в магазин. Отец остался с детьми. Вернувшись полтора часа спустя, они застали любопытную картину: папа сидел за роялем, тихонько аккомпанируя. Девочки и Миша стояли рядом и увлечённо пели:
Да что ж это такое? Их дети поют под его руководством про похороны? Зачем? Папа совсем с ума сошёл.
— Дедушка, ну зачем ты с ними это поёшь? — Марина не выдержала первой.
— А что? Это Вертинский. Смотри, как у них здорово получается.
Ира знала, что это не совсем Вертинский. Да, он сочинил эту заунывную музыку, но не на свои стихи. Это Блок. Она уж совсем было собралась всем об этом сказать, но передумала. Какая, в конце концов, разница! Как всегда в таких случаях, сердце её тревожно забилось. Марина была явно недовольна, а папа абсолютно уверен в своём праве петь то, что ему кажется правильным, что ему самому нравится. Сейчас она вспомнила, что когда-то он с серьёзным, значительным лицом пел эту песню, а она, маленькая, представляла себе девочку в гробу и священников в белых ризах. Надо было брать чью-то сторону:
— Пап, ну действительно. Какая-то эта песня для нас слишком религиозно-православная. Может, ни к чему? Есть и другие песни Вертинского.
— А делайте что хотите! Вертинский для вас устарел. Просто ничего не понимаете в музыке.
— А ты, дедушка, больше всех понимаешь, — Марина не хотела уступать.
Отец рывком встал и захлопнул крышку рояля. Стук был негромкий, но ясно говорил о его раздражении. Если бы сама Ира была на месте дочери, она бы сделала так, как хочет отец. Какая разница, что петь. Почему не доставить ему удовольствие? Эх, Маринка. Чего ей стоит? Хотя она заранее догадывалась, что дочь не захочет отдать выбор песен деду на откуп. Формально она была права: