— Чего ты хочешь, внучка Алтынсэс? — спросила почти без удивленья.
— Жениха. Вот, прими плату, — Алтынай сняла тяжелые серьги из ушей, сняла перстни с пальцев.
— Неужто к такой красавице не сватаются?
— Мне не надо абы кого! Пусть посватается Закир, сын муллы Агзама!
— Так тебе чужого жениха?!
Алтынай ничего не ответила, но достала из мешка драгоценный бабушкин нагрудник и положила перед травницей.
Женщина рассмеялась довольным смехом. Стянула украшения к себе, но отложила одно из колец Алтынай. Затем быстро и ловко срезала одну из ее прядей, не спрашивая, ухватила ее за руку, провела ножом, обмочила в крови волосы… Вскрикнувшая Алтынай прижала ранку ко рту. В это время травница ухватила с земляного пола лягушку.
— Закир, сын муллы Агзама?
— Закир, сын муллы Агзама! — почти выкрикнула Алтынай.
Травница со своим дурным смехом бросила в печь серьгу, окровавленную прядь волос и лягушку. Начала читать:
Говорила и говорила, в ее заклятье было много слов. В печь Алтынай старалась на глядеть, только при мыслей о сгоревшей заживо лягушке к горлу подступала рвота. А травница не боялась ничего — голой рукой выхватила что-то из пламени, протянула Алтынай:
— Вложи в его одежду — твоим будет!
Алтынай, не глядя, сжала то, что осталось от лягушки. Горячая кожа ожгла руку, но это было почти в радость, почти в удовольствие. За Закира хотелось заплатить цену!
— Спасибо, — горячо поблагодарила Алтынай.
— Вовремя ты успела. Умираю я, за меня останется мой сын. Кто знает, чтобы он сделал с такой красивой девушкой!
…Алтынай еле дождалась лета, которое должно было стать лучшим в ее жизни. Горели вечерние костры, висели низкие звезды, Байрас играл на курае, Галия пела свои лучшие песни — последние песни ее девичества. Взлетали качели на краю аула: с Нэркэс и Закиром, Зайнаб и Касимом, Марьям и Муратом.
Но как, как было подложить шкурку лягушки в одежду Закира? Иногда парни выкрикивали имя Алтынай в игре «Хороший ли сосед?», но никогда это не был Закир. Он не вызывал ее в «Ак тирэк, кук тирэк», не бил дробь перед ней во время танцев.
Повезло как-то во время жмурок. Закир водил, а она поддалась и, когда он ее поймал, быстро вложила шкурку в его рукав. Отошла радостная, будто и не проиграла. Может быть, сейчас она сама поймает его! Какой она была отважной и ловкой в своей «охоте» на жениха! Но Закир вышел из игры и повел смеющуюся, раскрасневшуюся от бега Нэркэс куда-то к реке.
Пускай! Женщины в роду Алтынай кое-чему ее научили.
Кажется, отец тогда еще не поставил избу-пятистенок, и у них во дворе стояли две обычные избы с общими сенями. Алтынай с игрушечной глиняной посудой сидела на широком тупса у входа и слушала разговор, распоровший ее детство надвое.
— Поехал и поехал, — говорила бабушка, говорила деланно равнодушно. — Что же теперь? Со второй женой вполне можно ужиться, ты все равно первая… А при уме, при умении себя поставить…
— У отца не было второй жены… Почти ни у кого в ауле нет и не было… — мама говорила слабым голосом. Алтынай ненавидела этот голос.
— Может, оно и к лучшему, кызым. Не будешь больше рожать… Ведь сколько можно, ведь с того света возвращали… Поживешь… А как себя поставить с этой молодухой, я научу. Кого ему сватают? В какой аул зять поехал?
— Какая разница? Не хочу… Если она будет рожать, если она будет рожать сыновей…
Плакала мама что ли? Разве взрослые умеют плакать?
— Боишься за себя и дочку? Не боишься? А что тогда?.. Ах так? Спустя сколько лет? — голос бабушки звучал так, будто на байге первой пришла самая пропащая лошаденка.
Потом Алтынай закрыла уши, не хотела ничего слышать. Это ведь они про отца? Про ее огромного, с медведя отца? Который разъезжал на новеньком тарантасе, пах дегтем и железом, сметал со стола полбарашка. Который вез ей с ярмарок яркие конфетки монпансье и, вот правда, научил считать. Один-два-три… Бер-ике-ос… Что значит «вторая жена»? Что значит «будет рожать сыновей»?
А когда убрала ладошки от ушей, бабушка распекала мать:
— Ты же знаешь, что делать, Алтынбика! С малолетства знала… Сколько к тебе сватались… Помнишь, какую песню парни о тебе пели? Бесстыдники! Переврали «Салимакай»!