И тут случилось невиданное — сдержанная, прохладная мама Алтынай запела. Некрасиво, всхлипывая, сглатывая слова, но запела:
— Ну, будет! Ты знаешь, что делать! — почти прикрикнула бабушка. — Велю заколоть барашка к его приезду, а ты доставай наряды.
В тот день на Алтынай впервые надели платье из покупной ткани и навесили ожерелье из кораллов и монет. Платье из сундука пахло пылью, но не знакомой земляной, с аульских улиц. Платье пахло пылью сухой, сладкой, кружащей голову.
Бабушка сама взялась заплести Алтынай косы. Плела туго, приговаривала:
— Ну что, матурым, понравились наши богатства? Подрасти, все твоим будет… Этот елкелек тоже тебе отдам. Больше ни у кого в ауле такого нет, не на шнурках, закалывается вот так. Когда-то сковал мне в подарок один кузнец.
Наверное, Алтынай и правда была красивая, коли ее так наряжали. Расправила плечи, приподняла носик, попробовала улыбнуться. Сулпы звенели и отгоняли мысли о плачущей маме. А вот елкелек на затылке был тяжеловат, оттягивал голову.
Но куда Алтынай пока до мамы и бабушки! Те были царицы! Шахини! Те вышли на битву! Нагрудники-хакалы были их кольчугами, драгоценные кашмау — шлемами, тустаки с угощением — щитами. Они истово рвали тесто на халму, резали и бросали в бульон куски казылыка, изжаривали в масле баурсаки, не пожалели золотистого, пахнущего праздником вяленого гуся.
Бабушка и вовсе взялась за диковину — пылау. Никто такого в ауле больше не готовил, но бабушку когда-то научила абыстай, еще та, прежняя, из бабушкиной юности. Абыстай была дочерью ученого человека, жила в юности в Бухаре и наловчилась стряпать по-ихнему. Алтынай любила про это слушать.
Закладывая мясо в казан, мама, вся в кроваво-красном и серебряном, опять запела, уже без слез:
А вечер уставшая Алтынай помнила как вспышки зарниц. Помнила, как съезжались гости — верхами, на арбах и на бричках. Их еляны из бархата в позументах, кумбазах и вышивке. Их алые от кумыса щеки, лукавые глаза, восхищенные восклицания.
Помнила мать в сердце этого праздника. Как водится, та принимала гостей с опущенными глазами, подавала и подавала угощенье, почти все время была в кругу женщин, но ее кольчуга и шлем, кровь красавиц и спетые в ее честь песни, были при ней. Она вела вперед то воинство, которое у нее было.
Помнила бабушку, которой лета позволяли не опускать глаз и говорить с мужчинами. Кажется, там были похвалы ее отцу. Кажется, там были похвалы Алтынай. «Отрада глаз, отрада сердца», — повторяла бабушка.
А вот лица отца в тот вечер Алтынай не помнила. Но ни о какой второй жене больше не было сказано и слова, других детей в их доме тоже не родилось. Отец привозил ей монпансье с ярмарок, даже когда она сама вошла в возраст невест.
На следующий день после похорон на дворе старшины было на удивление тихо.
Отец Алтынай чуть ли не на заре уехал на новые пашни. В последние годы только и разговоров в ауле было, что летовкам конец, скота все меньше, нужно сажать хлеб. Старшина Муффазар держал нос по ветру и трудился, что бы вокруг ни творилось.
Мать прилегла с извечной своей, перекрывающей синее небо головной болью. Ничего не видела, ничего слышала, ничего не могла и не хотела обсуждать.
Сашка в летней кухне тоже затаился. Привыкнуть к нему было невозможно: в какой час не окажись во дворе, он был тут как тут, глядел во все глаза, что-то шептал на смеси русского и башкирского. Безумец! Дивана! Неужели наконец-то устал следить за ней?
И даже клятый Мурат не явился, а ведь последние пару дней его было не прогнать. Алтынай бы радоваться: Сашка знался с нечистой силой, убивал людей, и сильный парень вблизи не помешал бы, — но при взгляде на Мурата сердце у нее сжималось не меньше.
От Мурата всегда остро пахло потом, в его зубах виднелись ошметки мяса, лицо украшали ссадины и шрамы. Не верилось, что Марьям сама выбирает его во всех играх и приветливо улыбается. Выбирала. Улыбалась.
Сашку Мурат ненавидел. Алтынай видела из окошка: как-то вместо воды передал ему лошадиную мочу, как-то много часов не кормил, постоянно грязно ругался… Несколько раз тряс летнюю кухню, не жалея добра старшины. Будто можно вытрясти душу из человека на расстоянии.