Люди здесь тоже жили неприветливые. Облаченное в темное хозяйка была похожа на своих кошек — или они на нее. Узкое лицо и тот же хищный взгляд под пышными бровями. Почти всегда молчала и поджимала рот, но, казалось, откроет его и зашипит. Два брата хозяйки были на одно лицо: крепко сбитые, обритые налысо, наводящие страх на соседей. Могли раздавить Федора Михайловича, но служили ему, как псы. Детей в доме не было.
Все дни болезни отца Сашка был при нем и не особо глядел по сторонам. Только после похорон до конца понял, куда угодил. Он тогда долго бродил по селу и вернулся, когда его не ждали. Но дверь не открыл — услыхал пьяные речи Федора Михайловича:
— Румия, свет мой, мы в своем праве. Телега, может, на 15 рублев выйдет, соха — на пять, косы — по рублю. Переможемся, распродадим — переможемся. Твоих бугаев еще кормить… На нас греха нет… В самую непогоду пустили, не спросили, чем болен проклятый, не спросили, сможет ли расплатиться… Все по-божески… И комнату им отдельную, и харч, как себе, и подмогу… Фельдшера не нашли, но Васька-коновал что ни день заходил, глядел на мужика, нет-нет да каких трав давал… Ваську тоже надо было уважить: чарку поднести, угостить… Я, к слову, расспросил его про лошадок. Вроде здоровые… Румия, свет мой, нет на нас греха… Ведь чужие мы для всех — и твои, и мои гонят, никто руки не подает. Ладно хоть Рахимка с Рахманкой при тебе, выдюжим… Слава небесам, мужик долго не промучился. Слава небесам, никого не заразил. Похоронили честь по чести… Мы в своем праве…
В дом растерянного Сашку втащили Рахим и Рахман, поставили перед Федором Михайловичем. Тот не смотрел в глаза, перебирал пальцы. Сашка слышал только отдельные слова:
— Схоронили по христианскому обычаю…. В немалом расходе, сам понимаешь. Вот, посчитали до копейки… Коли отдашь лошадок да телегу, как раз сочтемся… А за остальным приглядим, только вернись. Тут ведь и могила отца твоего…
— Да как же? — Сашка хотел побежать к лошадям, но перед ним выросли братья хозяйки. В четыре руки вытолкали его со двора, без тычков и ударов не обошлось — будто он и так бы не ушел. Ни следа жалости в глазах, ни следа сомнений: серьезное дело делали, порядок наводили, а не обворовывали мальчишку.
Сашка шагал из села, рыдая. Никаких сил не было унять слезы, перестать трястись всем телом. Горечь жрала его изнутри: как будто не у него украли, а он украл. Чем-то сплоховал, повел себя недостойно, людей обидел.
Закрывал глаза и видел, как задыхался отец, падала чужая земля на наскоро сколоченный гроб, визжали кошки, глядела из тьмы Румия, перебирал пальцами Федор Михайлович, вставали перед конями Рахим и Рахман.
Переходил на бег.
Знал: никогда сюда не вернется.
В тот день мулла Агзам возвращался из Уфы — возил туда сыну запасы на осень. Возвращался в печали: очень уж худым и уставшим выглядел его Закир после первого лета вдали от дома. Матери, сестре да и всем аульским он говорил, что учил детей в казахских степях. На деле же работал с друзьями на золотых приисках купцов Рамиевых — там деньги были надежнее. Знал об этом только отец…
Сердце Агзама-хазрата сжималось: отчего даже самым толковым парням так дорого обходится ученье? Да и разве потом станет легче? Мулла в ауле — первый поденщик. Молись, воспитывай, хорони.
Поэтому и не смог проехать мимо бредущего вдоль дороги тощего и оборванного Сашки.
— Мальчик, ты не голоден? Возьми хлеб…
Тот смотрел затравленно, несколько раз переводил взгляд на рощу невдалеке. Наверняка думал, не дать ли стрекача.
— Подвезти тоже могу, — продолжал мулла. — Еду в аул под той горой.
Мальчик опять взглянул на рощу, потом на свои сгнившие лапти, потом на хлеб в тряпице — и полез на арбу.
Ехали какое-то время молча, Сашка потихоньку ел полученный хлеб, ловил каждую крошку и отправлял в рот.
— Ты из русского села, да? Прилично прошел… От нас далеко, мы ваших редко видим. Иногда только на ярмарку в Аксаит торговцы приезжают… Я сам там, в Аксаите, учил русский язык. Платили с другими шакирдами одному местному куриными яйцами за науку. Перво-наперво он научил нас говорить «Без блинов не масленица, а без вина не праздник». Пошутил над нами, но потом хорошо учил, грех жаловаться… Называл нас «люди-волки»… Знаешь, почему? Легенда такая есть, будто бы башкир в эти края привел волк-вожак.