Жила в вечном страхе. Никита возьмет с собой мальчонку в поле, усадит на ярмо — у нее болит сердце. Ведь упадет, быки затопчут! Гурьба мальчишек играет в пожарных — она бежит следом, уводит Сашеньку. Другие бабы, Перепеличиха, Зозулиха и Арбузиха, хохочут. Но девчонка в ледяном платье со двора княгини Свицкой не могла иначе. Смерть, она была вот, рядом, даже не пряталась.
Почему-то больше всех на Аксюту ярился деверь Игнат: как не приезжал в Некрасовку, выговаривал брату за «девчачье» воспитание сына. Никита только усмехался: «Своих народи и воспитывай!». Игнат не отставал: «Захомутала тебя ведьма!».
Но когда у Аксюты надорвалось сердце, когда она упала на заснеженной улице прямо перед своим намытым и пропахшим калинниками домом, нашел ее именно Игнат. Какой день гулял, едва на ногах стоял, а вот же — пришлось нести на руках мертвую ведьму.
Кажется, он даже успел заглянуть в ее черные глаза перед смертью.
Раньше их видел только Никита.
Сашка не мог отвести глаз от бабки-шуралихи. Она была много крупнее тех быстрых и крепких шурале, что охотились на Зайнаб. Наверняка неповоротливее. Совершенно точно — старше. Совершенно точно — опаснее и страшнее.
Говорила она тоже о страшном:
— Мы считали с уряк: на каждой из одиннадцати семей долг перед ней. Девять девушек в земле, нужны еще две.
— Шауру она не получит! — взревел охотник Якуп.
— Ты думаешь, я дам убить дочь моей дочери? — шуралиха прикрыла глаза. — Мы отдадим долг, но не молодой кровью. Пусть возьмет меня. Мне триста лет. Я видела мятежи башкорт и виселицы в аулах, видела табуны в тысячи коней и сборы в походы за тысячи верст. Я видела, как выходили на охоту мои дядья, мои сыновья и мои внуки. Я видела нежную весну и яркую осень. Довольно.
— Я уйду за Шауру, Якуп, — прошептала мать Иргиз, которая в лесу казалось выше и здоровей, чем в своем дому.
— Ты молодая, — покачала головой шуралиха и уставилась своими болотными глазами на Салиму-енге.
— Я хочу жить, — уверенно заговорила Салима-енге. — Я не молода, но я люблю жизнь, мне мало. Я жду каждый рассвет, провожаю каждый закат. Я люблю каждый дом в ауле, каждую тропу в лесу, каждую гору в округе. Я еще спела на все песни и рассказала не все сказки. Я хочу похоронить внука, хочу отдать замуж внучку. Я хочу… Но пусть буду я, а не кто-то молодой. Пусть дети живут. Пусть у них будут свои песни и сказки, пусть они еще увидят туман на рассвете и летние звезды, пусть еще почувствуют жар от чувалов и вольный ветер летовок.
— Да что с вами? Почему вы сдаетесь? Почему нельзя избавиться от этой нечисти?! — возмутился Сашка.
— Таков закон жизни, — ответила бабка-шуралиха. — Даже если мы побежим и спрячемся, даже если мы пойдем войной и победим, долг останется на нас. Шурале потому и вступили в союз с уряк, она в своем праве, у нее отнято.
— Не дорого ли? Одиннадцать за одну? — спросил Якуп.
— Цену назначать не нам, — бабка-шуралиха обвела всех взглядом. — Поторопимся, дети! Нужно все решить до звезд!
Двор дядьки Миргали был все тем же: летняя кухня, баня, клеть, загон, сосны до неба. Двор дядьки Миргали был совсем пустым, словно душу из него вынули.
Самого Миргали-агая Сашка нашел в хлеву. Тот шмыгал носом, но упорно готовился к летовке. Вот собранный скарб, вот смазанные колеса для арбы… Увидев Сашку, просиял:
— Парень, думал уж искать тебя. Уломал мою Насиму, живи с нами. Сам знаешь, я и минуты не верил в твою вину, а мать можно понять, дочку схоронила…
— Спасибо, Миргали-агай. Но у нас здесь новая беда, нужна помощь старика Занге.
— Давно не слыхал его.
— Я попробую позвать. Вот бы еды немного.
Дядька Миргали принес угощение, как доброму гостю, и вышел из хлева. Сашка разложил хлеб, казы, баурсаки на белой тряпице. Сам разлегся в своем углу на сене, притворился спящим. На миг подумалось: может, и не было всех этих дней после ауллак-аш?
Открыл глаза, только когда услышал знакомую возню. Бледный, измученный дух хлева вгрызался в конскую колбасу.
— Не дури меня, Саид. Кто бы выложил просто так казы? Что надо?
— Как ты, бабай? Как другие духи в эти дни?
— Будто не знаешь!
— Мы придумали, как вернуть мир в аул. Люди отдадут долг уряк. Сможешь позвать ее?
Дух хлева, до этого облизывающий жирные пальцы, с ужасом уставился на Сашку:
— Совсем дурной? Думаешь, поверю? Ты тут вообще причем? Пришлый… Нет, нет, нет. Вот наемся и уйду, а ты тут смеши телят и жеребят.