Только зашел, Нэркэска окинула недобрым взглядом, но, увидав ведра, верещать не стала. Алтынай, понятно, даже не оглянулась на него. Другие девушки сперва уставились с любопытством, но быстро вновь обернулись к Салиме-енге. Только Зайнаб сказала «Здравствуй, Саша». По-русски, чтобы покрасоваться перед подругами.
Дом был тот же и одновременно чуточку другой. Накануне Нэркэс отскоблила и отмыла дожелта пол. С урындыка исчезли одеяла и подушки — лежал только палас. А еще, несмотря на раннее лето, пахло смородиной (наверняка среди угощения была пастила).
А бабка Салима в ту пору рассказывала про страшное — про болото Малики, что к югу от аула.
— Случилась та история в те стародавние времена, когда я еще толком не умела говорить. Да-да, козочки, в года сразу после Адама и Хаввы. Как-то по осени Гарифулла-агай из нашего рода вышел на охоту. Ничего не добыл за целый долгий день, а потом еще и угодил в какие-то болотистые места. Когда он стоял и раздумывал, как бы выбраться из этой трясины, перед ним появилась девочка — красивая, нарядная, на ногах ладные сапожки. «Агай, сведи меня домой», — попросила она. Гарифулла не поверил, что это настоящая девочка, принял ее за бесовку и разнес ей голову топором. Спрятал труп девочки и отправился домой. Когда вернулся, узнал, что у человека с соседнего кочевья пропала дочь Малика, и признался во всем. С тех пор то топкое место зовут болотом Малики.
Сашка шел как можно медленнее, но все-таки дослушал историю уже из-за двери. Эх, обидно как… Вот что дурного, если бы он посидел со всеми?
Гасли сумерки, на выгоне за домом остро пахло молодыми травами, теплый ветер расцеловывал щеки. Но сердце нехорошо сжималось. Интересно, бродит ли призрак Малики у болота? Почему-то жалко было и Гарифуллу-агая…
А девушки никак не унимались! Уже при первых звездах стали выбегать одна за другой из дома, скрипеть воротами, выглядывать на улицу… Игра у них что ли была такая?
С одной, той мелкой Хадией, Сашка столкнулся во дворе. Шел по малой нужде, а она была тут как тут. Навела на него свои блестючие глаза и не отводила. Вот такую и можно принять за бесовку!
Но это что! Последней, уже в ночи, из дома выплыла Алтынай. Сашка увидал из хлева, что во дворе она задерживаться не стала — поспешила на улицу. А там начала почти танец: то повернется в одну сторону, то в другую, то сделает несколько шагов к Нижней улице, то — к соседним домам… Мавка! Прекрасный дух в свете звезд!
Сашка понимал, что ее звучное имя значит Золотая луна. Вот откуда ее отец и мать, взяв в руки новорожденного младенца, знали, какой она вырастет? Что плечи ее будут по-царски разведены, брови гордо подняты, лицо прохладно и загадочно? Даже произносить ее имя — Алтынай — было честью. Но в глубине души Сашки мечтал звать эту девушку иначе — по-простому Алтушей.
Потом не мог заснуть, грыз кислый корот, думал о посиделках, которые устраивали подросшие парни и девушки дома, в Некрасовке. Сосватали ли уже кого-то Николке, ведь тому уже семнадцать? Какая дивчина приглянулась сверстнику Ивану? Может быть, веснушчатая Варя? Или бойкая Анюта, считавшаяся первой рукодельницей среди подруг?
Затем повторил, как у него водилось: «Сатка, Куса, Златоуст. Сатка, Куса, Златоуст».
И вдруг понял, почему не засыпает. Прислушался. Вокруг было удивительно тихо: ни едва слышного треньканья наскомых, ни уханья совы, ни блеянья овец, ни суеты духа хлева — башкирской родни домовиков.
Сашка с духом хлева давно сжился. Вот как узнал от дядьки Миргали про старика Занге, так и стал оставлять ему что-нибудь подкрепиться: крошки хлеба, плошку молока. Привык к скрипу досок под ногами духа, к его играм с животными, к ворчанью в вечерний час. А тут тишина…
И только когда опять уютно зашумели собравшиеся на ауллак-аш девушки (закрывались и открывались со скрипом двери, звенели голоса) — Сашка провалился в сон. Ночью ему снился золотой огненный круг в темном небе.
Просыпаться летом было самое сладкое. Солнечные лучи лезли из каждой щели в стене. Пчелы и мухи танцевали в воздухе башкирские танцы, жужжали — подыгрывали себе на варганчике. Пахло молоком, пахло сухой травой, пахло теплым деревом. Будто не на испревшем сене спал, а на перине, на облаке… да что там — на печке в отцовом дому.
Сашка так бы и лежал в покое и неге, кабы не голод. Живот у него был князь и барин, вечно просил съестного, самодовольно грохотал. Будь любезен, встань и подай чего.
Сашка развязал тряпицу с запасами и отправил в рот шарик курута.