Ты спускаешься, считая ступеньки: к этому тебе тоже придется привыкнуть в доме сеньоры Льоренте. В самом низу под ногами мелькнут красные глаза, и ты резко отпрянешь назад, но кролика уже и след простыл.
Ты быстро проходишь переднюю: Аура ждет тебя за полуоткрытой стеклянной дверью с канделябром в руке. Улыбаясь, ты спешишь к ней, приостанавливаешься: откуда-то донеслось жалобное мяуканье, и секунду ты вслушиваешься — кошки ли это? — потом идешь за нею в комнаты. Да, это кошки, скажет Аура, в их квартале столько мышей. Вы входите в гостиную: мебель, обтянутая матовым шелком, персидские ковры, картины с буколическими сценами, в горках за стеклом фарфоровые статуэтки, музыкальные часы, безделушки, хрустальные шарики. Окна обрамлены зелеными занавесями. Аура тоже в зеленом.
— Как вам показалась ваша комната?
— Все хорошо. Мне только нужно взять сюда кое-какие вещи….
— Уже не нужно. За ними послан слуга.
— Вы напрасно себя беспокоили…
Вслед за Аурой ты входишь в столовую. Стены этой готической комнаты обшиты темным деревом, украшены резьбой Аура ставит канделябр на стол. Как здесь сыро и холодно! Кошки как будто перестали мяукать. Ты усаживаешься и видишь на скатерти четыре прибора, а посередине стоят два блюда под серебряными крышками и заплесневелая бутылка старого вина.
Аура поднимает крышку, и ты узнаешь пряный запах почек в луковом соусе. Она накладывает почки тебе на тарелку, а ты наливаешь в граненые бокалы густое красное вино, что это за вино? На бутылке столько плесени и паутины, что надпись разобрать невозможно. Из другого блюда Аура накладывает жареные помидоры.
— Простите, — замечаешь ты, глядя на два лишних прибора, на два незанятых стула, — вы ждете кого-нибудь еще?
Аура продолжает накладывать помидоры.
— Нет Сеньора Консуэло неважно себя чувствует. Мы будем ужинать без нее.
— Сеньора Консуэло? Ваша тетя?
— Да Она просит вас зайти к ней после ужина.
Вы молча едите. Пьете вино, удивительно густое, и ты стараешься не очень пристально смотреть на Ауру, хотя тебе так трудно отвести взгляд от ее лица, так хочется навсегда запечатлеть в памяти ее черты. Ты заставляешь себя смотреть в сторону, но образ девушки тотчас меркнет, и тебе никак; нельзя не взглянуть на нее снова. Аура сидит, не поднимая глав, но тут ты лезешь в карман за сигаретами и обнаруживаешь маленький ключик.
— Ох, я забыл, ведь один из ящиков моего стола заперт! Там документы.
И тогда она произносит едва слышно:
— Значит, вы сейчас уйдете?
Ее слова звучат как упрек, и в смятении ты протягиваешь ей ключ:
— Это не к спеху.
Но она не хочет, чтобы ваши пальцы встретились, ее руки продолжают лежать на платье, а потом она вскидывает ресницы, и тебе опять кажется, что ты сходишь с ума, а может быть, всему причиной вино; эти глаза, зеленые, чистые, сияющие, томят и помрачают разум, и вот ты уже подле нее, стоишь и гладишь готическую спинку ее стула, и рука твоя сейчас коснется обнаженных плеч и тихо склоненной головки… Ты с трудом сдерживаешь себя, прислушиваешься, стараясь отвлечься, к едва заметному скрипу двери где-то сзади, — должно быть, эта дверь ведет в кухню, — наблюдаешь игру света и тени, гармонично слитых в этой комнате, — круг яркого света от канделябра охватывает стол и край резной стены, а за его пределами разливается широкое кольцо тени — и в конце концов все же берешь ее руку и кладешь в нежную ладонь свое подношение — ключ.
Пальцы Ауры сжимаются, и, открыто глядя на тебя, она шепчет:
— Спасибо, — поднимается и быстро выходит из комнаты.
Ты садишься на ее стул, вытягиваешь ноги, закуриваешь — тебя переполняет неизведанная радость, которая, ты знал, потаенно жила в твоем сердце и прежде, но только сейчас открывается тебе вся, отпущенная в мир, на волю, где наконец-то ее приветит другое сердце. Однако сеньора Консуэло ждет — так сказала она; нужно идти.
Ты уже знаешь дорогу и, взяв канделябр, идешь через гостиную, пересекаешь прихожую. Первая дверь, прямо перед тобой. На стук ответа нет. Ты стучишь снова. Потом толкаешь дверь, ведь старуха ждет тебя, и, помедлив у порога, зовешь тихонько:
— Сеньора… сеньора…
По сеньора Консуэло едва ли слышит: опустив лицо на сжатые в кулаки руки, она молится в своем храме. Ты смотришь на нее издали: коленопреклоненная, в длинной ночной рубашке из грубой шерсти, голова ушла в худые, как у средневековых статуй, плечи, из-под рубанки, словно два стебелька, выглядывают ноги, красные, с воспаленной кожей — должно быть, от постоянного трения о грубую ткань, решаешь ты, и в эту минуту старуха, вдруг встрепенувшись, начинает молотить кулаками воздух, вяло и изнеможенно, будто сражаясь с теми, кого ты увидишь, подойдя ближе… Христос, Мария, святой Себастьян, святая Люция, архангел Михаил, ликующие демоны — они одни ликуют в этом скорбном кругу и ликуют оттого, что на старой гравюре, озаренной огнями свечей, ворошат вилами грешников, поливают их кипящей водой, насилуют женщин, опьяняют себя вином — наслаждаются свободой, запретной для слуг божьих. Ты приближаешься к главной фигуре всей картины, где льет слезы Скорбящая Дева, истекает кровью распятый Иисус, неистовствует Вельзевул, карает архангел — среди банок с заспиртованными внутренностями и серебряных сердец — к сеньоре Консуэло. Стоя на Коленях, она машет кулаками и невнятно бормочет: