- Мама так умирать не хочется, я же ещё совсем молодая, что ждёт меня по ту сторону? Я наверное в ад попаду, очень страшно, мама…проклятый барин всё время перед глазами стоит. Скажи, я там с ним не встречусь? Он и там покоя мне не даст…
- Что ты родная, что ты услада моя! Все так говорят, пока схватки мучают, а как родят, так про всё и забывают,- хотя видела, дочь тихо угасает. Людям помогала, скольких от смерти уводила, а вот родной дочери не в силах помочь.
- Как не хочется, уходит молодой. Жалко не услышать больше цыганских песен у костра, таких задушевных и трогательных. В нашем таборе самые красивые и голосистые певуны, ведь, правда, мама? А какие на воле рассветы и закаты… Ни каждый может видеть это чудо – природы, мне будет не хватать всего, а как чудно по утрам жеребцы и кобылицы купаются в росе выкатываясь в траве… разве могла я поменять свободную, волную жизнь, на клетку, кто меня может осудить за это…
- Всё ещё будет, и рассветы и закаты.
- Не успокаивай меня не надо, молись за меня, отмоли мою душеньку, может после смерти она покой обретёт.
У Джофранки начались потуги, из последних сил она старалась выдуть ребёночка, наконец, у неё это получилось. Раздался слабый детский крик. Женщина приняла ребёнка, перекусив пуповину, связующую его с матерью и замотала дитя в тряпицы.
- Ну, вот Дона, как ты хотела, по крику слышу мальчик, прости свою непутёвую дочь.
- Да, это мальчик, посмотри, какой миленький малыш,- женщина хотела положить дитя рядом с матерью, но та, отвернула голову.
- Не надо мама, не хочу его видеть, пожалуйста, пожалей ты меня,- по её впалым щекам катились слёзы.
- Ну, как же милая, он же совсем кроха, его к груди приложить надо, сжалься.
Ребёнок подал голос.
- Нет, мама, нет! – у девушки дыхание стало прерывистым.
- Он же погибнет, тебе всё равно, а ему жить надо,- и разрыдалась,- знаю тебе считаные минуты осталось жить, вдохни в него жизнь, подари надежду. Смой свои грехи, ради новой жизни.
Отложив в сторону тряпичный конвертик, она достала золотое монисто из холщёвого мешочка и хотела надеть на шею дочери, но та отодвинула руку:
- Убери, они меня в ад потянут, а вам они нужнее. Ладно, приложи сына, - она оголила грудь и отвернулась.
Ребёнок жадно присосался к соску, почмокивая и кряхтя.
- Настоящий мужик, ишь, жадный какой!
Джофранка повернулась к сыну и с умилением смотрела на него:
- Славный какой, я не видела таких красивых деток. Правда, мама? Наш самый лучший!
- Конечно милая, конечно.
По исхудавшим, впалым щекам совсем молодой ещё роженицы, текли слёзы:
- Береги его мама, вымоли для него счастливую жизнь. Пусть живёт за меня и за деда, за три жизни счастья ему пусть Господь пошлёт. Назови Михайкой, как отца папиного звали, хорошим человеком был. Прощай мама, прощай сынок… - слабеющим голосом, еле слышно, почти шёпотом произнесла она, - только теперь поняла, какая это радость быть мамой, не оплакивай меня мама, люблю вас и ухожу счастливой… - на лице застыла умилённая улыбка.
Донка опустилась перед дочкой на колени, слёзы застилали глаза:
- И ты меня доченька прости, что не уберегла тебя. Жизнь свою положу, не уйду пока на ноги не поставлю внука, уж будь спокойна там, на верху, и стань добрым ангелом для сына.
Ранее существовал совершено дикий обычай: умерших цыган оставляли на обочине дороги. Поздне их стали предавать земле. Оплакивать ушедших близких, было не принято, так как считалось, что они переходят в другой мир, который принесёт им освобождения от тягот прежней жизни.
Донка не раз видела, как некоторые цыганские племена, которые провожали в последний путь соплеменников плясками и песнями. Но, как же горько было у женщины на душе, горечь утраты комом застряла в горле. Она положила уснувшего младенца в сторонку, надо было до темноты успеть выкопать могилку. Земля была рыхлая, она ножом долбила землю и руками откидывала в сторону, пот и слёзы застилали глаза.
Наконец была вырыта ямка. В неё женщина бережно уложила худенькое тело дочери, познавшей радость материнства, которому так противилась: сложила руки на груди, из веточек сделала крестик и вложила в руки. Последний раз взглянула, на ещё не остывшее тело дочери, выдавила из себя слова на прощание:
- Как смерть коварна, воровски забирая красоту, - и прикрыла лицо цветастым, цыганским платком, что так любила накидывать на плечи её любимая единственная дочь.
Быстро засыпала могилу землёй, боясь, что ребёнок, может проснуться и потребовать кушать.
Сломала крепкую ветку, сделав из неё крест, перемотав тряпицей, воткнула в землю. И посыпая наговорённой землёй взятой ещё на прежнем месте стоянки, стала шептать заговор, чтобы место захоронение было невидимым: