— Да. Да, — согласился Крамер, — правильно! Идем, Сабина! Идем, Роза! Идем, Бумек!
— Бумека оставьте! — настаивал старый Таг. — Я сказал: оставьте. А сами уходите. Не понимаю, чего вы уперлись. Не хочет идти, и не надо, хочет сидеть, пускай сидит. Вам-то что? Где написано, что нельзя? Кто-то придумал, что нельзя! Поменьше бы придумывали… — Он вздохнул.
Старый Таг деликатно подталкивал пятившегося задом Крамера.
За ним задом пятилась Роза. Крамерша, с гордо поднятой головой, шла прямо на стоящих в дверях людей.
— Бумек! Бумек! — не сдавался переплетчик Крамер.
Старый Таг шикнул на него.
— Я хочу ему что-то сказать, — оправдывался Крамер.
— Не сейчас. Не сейчас.
— Помилуйте, не могу же я его так оставить!
— Я буду здесь. Все время.
— Но я — отец!
— Отец, мать, какое это имеет значение?
Старый Таг закрыл за ними дверь.
— Ну наконец-то! Отец, мать. Всю жизнь человек обходится без них. Но они, когда меньше всего нужны, приходят и мешают. Ой, Бумек, Бумек! Я бы уже хотел, чтобы было завтра. — Старый Таг поправил свечи. — Даже свечи гнутся, как в Судный день. Тебе тоже так жарко? А, Бум? Ну что я могу сказать? Бог коснулся тебя своим безжалостным пальцем. Он тоже отец! Он знает, куда ударить, в какое место. Туда, где тонко. Ой, Боже, Боже! Из-за Твоих деяний люди перестают в Тебя верить. Всегда Ты сделаешь не так, как следовало бы. Если наказываешь молодых, невинных детей и не трогаешь старого грешника, значит, Ты меняешь чаши весов, грех перестает быть грехом, и наоборот. Хорошо! Но надо же предупредить, чтобы люди понапрасну не мучились. Плохой Ты отец. Бум, как по-твоему, я верю в Бога? Я стараюсь. Но дается это мне все труднее. А еще я тебе скажу, что чем труднее дается, тем больше я Его боюсь. Даже Гершон норовит настроить меня против Бога. Этот простой сапожник пытается меня убедить, что все создалось само собой. Глупости. Но я не собираюсь спорить. Удобнее так — пожалуйста, его дело. Не хочет верить — не надо. Но если ты можешь хотя бы чуточку усомниться в Боге, уже хорошо. Это надо приберечь себе на черный день. Ничто не создается само собой. Нужны мужчина и женщина. Нужен грех. Мудрецы тебе объяснят всё — пока не дойдут до первого греха. Ну а что было раньше? Этого никто никогда не объяснит. Всегда будет какое-нибудь «раньше». И всякий раз понять будет сложнее. Поэтому надо верить, не скажу: слепо верить, нет, — верить, но сомневаться. И пока не узнаешь, какой был самый первый грех, не разберешься в следующих. Поэтому я не знаю, что есть грех, а что не есть грех. Понимаешь, Бумек? Хотя, с другой стороны…
Бум сидел, подперев рукой щеку. С закрытыми глазами. Тяжело дыша. И вдруг поднял веки и уставил покрасневшие глаза на старого Тага.
Старый Таг подошел и погладил его по голове.
— Надо сшить Асе смертное платье. Это должны сделать родители. Ее отцу не до того, он другим занят. Не будем на него сердиться. Но кто это сделает? Бум, ты не боишься остаться один?
Бум помотал головой.
— Хорошо, сынок.
Тихо приоткрылась дверь, и в щель просунулась черная как смоль голова сапожника Гершона. Он не хотел входить и кивал старому Тагу.
— Опять что-то случилось? — спросил старый Таг.
Он вышел из спальни и закрыл за собой дверь.
— Две повозки приехали. Стучат в окно.
— Этого еще не хватало! Хасиды?
— Да.
— С женщинами? С детьми?
— Да.
— Несчастье!
— А что, разве лучше, если б это были казаки?
— Рано еще говорить гоп! «Разве лучше»! С каких это пор ты стал такой умный? Ночь еще не кончилась.
— Как написано в священных книгах: не будем терять надежду…
— В каких священных книгах? Я такого нигде не видел. Может, где-нибудь в твоих книжках? Если Бог хочет покарать неуча, Он велит ему повторять наизусть то, что написано в книгах.
— Мне так казалось.
— Я тебе кое-что скажу наизусть. «Ночь та, — да обладает ею мрак, да не сочтется она в днях года, да не войдет в число месяцев». Понимаешь, Гершон?
— Ой, пан Таг, плохи наши дела.
— Эти, там, боятся смерти, которой еще нет, и не боятся смерти, которая уже среди нас.
— Мне не девушку жаль. Ей уже все равно. Мне жаль парня. Он ранен в самое сердце.
— Это правда. Но с другой стороны. Когда тебе будет намного больше лет, чем сейчас, ты всё будешь видеть как в зеркале, то есть наоборот.
— Старость — жизнь наоборот. Смотреть будешь со стороны смерти. Ты не видел ее отца?
— Нет.
— Иди к Буму, Гершон. Посиди с ним. Это самое большее, что ты можешь для него сделать. Вижу, тебе не очень-то хочется. Не хочешь?