Собаки лаяли. Начал, как всегда, цепной, а потом забрехали остальные шавки.
— Надо будет сделать крюк, — старый Таг говорил будто сам с собой, — чтоб не проходить мимо костела. Так меня учил отец, да будет благословенна его память.
— О чем это вы?
Старый Таг промолчал.
Соловейчик пошел вместе с ним к дому.
— Говорят, ваша сестра бросила мужа и детей и выкрестилась. Это правда?
Старый Таг ничего не ответил.
— Я в это не верю. — Соловейчик тронул за плечо старого Тага.
— Да, правда.
Из темных сеней вышла жена переплетчика Крамера с дочкой. Руки, как слепец, вытянула перед собой.
— Где мой муж?
— Мама! Мамочка! — плакала Роза.
— Где мой муж?
— Уехал в город, — сказал старый Таг.
Жена переплетчика Крамера закрыла лицо ладонями.
— Где мой муж? — Голова у нее тряслась.
— Мама! Мамочка!
— Где Бум? Где мой сын? Где мой мальчик?
И вдруг кинулась к шляху.
— Мамочка! Мамочка! — кричала ей вслед дочка.
Крамерша бежала в сторону города.
Сверху спустилась невестка старого Тага:
— Пожар? Где горит?
Из-за нее высунулась Лёлька:
— Дедуля! Где пожар?
— Что нам делать? — спросила невестка старого Тага.
— Идите обратно и ложитесь спать, — ответил старый Таг.
Из сеней выбежала Ленка.
— Папуля! — кричала она.
— Что такое? — испугался Соловейчик.
— Пожар? Я вышла, потому что увидела тебя в окно. Я видела, как начало гореть.
— Что делает мама?
— Спит. В кухне ужасно воняет, и я стояла у окна.
— Вместо того чтобы спать.
— Ты же знаешь, я нервная, я не могу заснуть.
Из города неслись отголоски стрельбы. Церковный колокол, тот, что ближе, умолк. Костельный гудел. Отозвался еще один колокол, далекий, тоненько и торопливо.
Из темных сеней вышла Соловейчиха с ребенком на руках. В одной сорочке, большая и белая, сверкала шеей и плечами.
— Набрось на себя что-нибудь, — раздраженно крикнул Соловейчик.
Соловейчиха зевнула.
— Оставила Рухтю и Меню?
Соловейчиха провела ладонью по лицу:
— Ничего им не сделается. Они спят.
— Оставляешь детей одних?
— Ничего им не сделается.
— Горит!
— Горит? Ну так погасят.
В сенях старый Таг наткнулся на Бланку и фотографа Вильфа. Оба вышли из комнатушки сапожника Гершона.
— Горит? — вскрикнула Бланка.
— Да, — ответил старый Таг.
— И пускай. Мне все равно. Пускай горит где угодно.
— Бланка!
— Пускай горит!
— Бланка…
Старый Таг сел на нижнюю ступеньку лестницы.
Взялся за скрипучие перила, встал и пошел наверх.
— Дедушка! — обрадовалась Лёлька.
— Что нам делать? — спрашивала невестка.
— Горит далеко, в городе. Бояться нечего. Скоро начнет светать. Полежите еще немножко. Потом надо будет замесить тесто. Приготовить все к субботе. А когда рассветет, я пойду в город.
— Зачем? — испугалась Мина.
— Надо вести себя так, будто ничего не случилось. Суббота это суббота. Куплю мяса, рыбы и вина.
— Всех мы не накормим!
— Где ты будешь покупать? — спросила Лёлька. — Кто сегодня откроет лавку?
— То-то и оно! Лёлька права. Ведь в городе пожар.
— Вы знаете, что Бума нет? И Аси нет.
— Нет? — удивилась Мина. — Вот и хорошо.
— Не понимаю, как это могло случиться.
— Какая разница?
— Никто ничего не видел.
— Потому что все спали.
— А ты, дедушка? Не спал?
— Схожу еще вниз, в спальню. Сам должен увидеть.
В зале аустерии хасиды спали сидя, прислонившись друг к другу. Лицо цадика утопало в бороде. Рыжий спал с открытыми глазами. Кантор, сын кантора, не спал.
— Надо их разбудить, — сказал он старому Тагу.
— Зачем? Чем тише, тем лучше.
— Да ведь горит.
— А чем они помогут?
— На все есть благословения — на гром, на радугу, на град, а на пожар нету. «Создавший свет пламени», только это одно и есть!
— Э, не морочь голову!
Старый Таг вошел в спальную комнату. Окно было открыто. Простыня лежала на полу. Свечи в латунных подсвечниках погашены.
Старый Таг подошел к окну. Под ногами зашуршала солома.
Понятно.
Нагнулся, поднял пару соломинок. Поднял и простыню и положил рядом с подсвечниками. Прикрыл оставшуюся на полу солому. Открыл шкаф и заглянул внутрь. В особом отделении лежала в бархатном мешочке с вышитым Щитом Давида субботняя одежда. Достал, поглядел и положил обратно.
Сел на разворошенную постель.
За прелюбодеяние в пустыне, по которой евреи шли сорок лет, Бог убил двадцать четыре тысячи. Я дожил до конца света. Может ли быть большая радость для старика? Да погибнут с моей душой филистимляне! Все погибнут! Никого не останется. Никто меня не переживет. Ни дом, ни сад, ни девка. Это я поджег город. Это я грешил перед Тобой. Грех удивленного сердца. Грех поджатых губ. Грех прелюбодеяния. Грех быстрых ног на пути ко злу.